Гриша Рыкова привыкла к смерти. Притом ко всякой – насильственной, ритуальной, случайной, непреднамеренной, запланированной и даже массовой. Рыкову пугают только последствия смерти – бессовестно наживающиеся на горе ритуальщики, бабки-плакальщицы, гроб, который должен простоять дома открытым три дня, крест над могилой с самой ужасной фотографией и поминки с пьяными родственниками. Гриша даже могла бы считаться экспертом в смерти, настолько она была к ней близка.
– С тобой что ни день, то убийство. – Карпов виляет между машинами и приветственно поправляет свою патрульную летнюю кепку. На дворе снежно завершается зима. Гриша – растрепанная, в штатском, сердитая и выдернутая из постели раньше времени, в целом выглядит неплохо для пяти часов утра. Жмурики в их глуши действительно редкость. Если мотивы убийцы будут посерьезнее бутылки водки, то можно будет получить премию за его арест.
– Репутация так себе, – недовольно отвечает она и широко зевает в ладони, а после усиленно трет лицо и снова фокусирует взгляд на Карпове, который уже вовсю заигрывает с ней жабрами. – Воротник поправь.
Он, стыдливо проверяя форму, задерживается за ее спиной и укоряюще смотрит вслед. Рыкова, к большому сожалению, приходится ему удручающе вредной напарницей, точнее – коллегой, с которой они сталкиваются то тут, то там. Номинально напарниками они друг другу являться не могут: их распределили по разным категориям, и, несмотря на то, что Карпов всего лишь патрульный милиционер, а Рыкова – оперуполномоченная по особо важным делам, он был выше ее и физически, и по правовому статусу. Он и мужчина, и не собака, – дважды выиграл эту жизнь.
Не то чтобы жизнь Петра Карпова как навы слаще, чем жизнь Гриши как хорта, но он, по ее мнению, хотя бы выбрал свою жизнь сам, а не получил обязательство в виде желто-коричневой справки ветеринарно-санитарной экспертизы. Однако, если Гриша и похожа на злую собаку метафорично, то внешний облик Карпова приковывает взгляд буквальными отличиями. Сердце его по-человечески колотится, но под тонкой светлой кожей по синим венам к живым жабрам ползет холодная рыбья кровь.
– Петь, ну?
– Не бесись. На. – Он пихает ей в руки протокол и опись места происшествия, не желая услужливо читать все вслух. – Фас.
– Корректнее, конечно, сказать «апорт», – отвечает Гриша, – я же тело должна принести в зубах в морг, а не броситься и разорвать…
– Понятно, почему ты уже год работаешь одна.
А вот Грише непонятно. Она – выдрессированная служебная собака, поводок которой привязали к столбу и бросили. Как по книжкам Павлова, образцовая: невысокого роста, крепкого телосложения, челюсть развитая, все сорок два зуба на месте, хватка сильная, уровень послушания по шкале Брюхоненко – 98. У нее и в дипломе среднего специального образования указано «служебный хорт класса А», и в трудовом договоре написано «требуется работа в паре с человеком или иными видами по согласованию». И даже старая поговорка гласит: «Одиночество в работе порождает безответственность». И, мол, «хорошо бы поводку оставаться в руках», но сработаться с Гришей после смерти незаменимого напарника не удалось никому.
Он сделал с ней то, чего делать не мог по закону, – заставил поверить, что она сама по себе почти что равная ему, настоящему человеку. Молодого Анвара Сулейманова еще в юности, младшим лейтенантом, прислали сюда служить, потому что было не жалко – в родном ауле не осталось даже дальних родственников, а в Славгороде его доблесть и честь были нужнее – здесь, как и в других северных городах, можно было и пригодиться, и подзаработать деньжат.
Чтобы добраться до него хотя бы из Москвы, потребуется два самолета, поезд и еще минут сорок на машине-буханке. Потом пройти долгую проверку и осмотр на КПП, подписать кипу бумаг, дать подписку о неразглашении, и тогда, может быть, смурной пограничник откроет двери города перед приезжим, впуская в устоявшуюся жизнь автономного города закрытого типа свежую кровь.
Грише повезло – она здесь родилась, и высовываться отсюда не имеет права. Каждый рожденный в городе гибрид должен был выполнять гражданские обязанности, блюсти местный закон и выживать любыми доступными способами. К новой реальности Анвар адаптировался не быстро, но к своим сорока годам уже был почетным майором славгородской милиции, который принял шестнадцатилетнюю щенка-Гришу как напарницу.
Они вроде как сильно сдружились, и он разрешил ей не слушаться и даже не носить ошейник, или что там они носят? И еще они друг за друга стояли горой, как настоящая семья. Это все, что Карпов о них знал. С тех пор как Анвара застрелили прямо на задании, никто в милиции, помимо памятных дней, о нем не говорил. И Гриша тоже.
– Как там сестра? – отрешенно интересуется Гриша, лишь бы прекратить неловкое молчание, даже если оно обернется для нее новым укором. – Ее уже перевели в поселение?
– Еще в СИЗО, наверное. – Карпов пожимает плечами. Видно, что от воспоминаний ему стало не по себе. – Тебе виднее. Это же ты ее арестовала.
– Такая вот у меня работа. Не я законы придумываю.
– Но ты их поощряешь.
Каждая женщина вправе выбирать сама, но рожать третьего поперек закона – прекрасно зная, что у тебя заберут не только его, но еще и других детей – глупость, которую прожженному правилами мозгу не понять.
– Слушай, – из груди Гриши нежданно вырывается рык. Она приближается к Пете и настороженно прислушивается к его дыханию, которое переключается с человеческого на навье. Сам по себе Петя неопасный и даже приятный, но пугливый. Ненадежный. – Статью третью гибридского кодекса знаешь?
«Гибрид обязан слушать и исполнять закон. Наказание за непослушание – от года тюрьмы до смертной казни».
– Знаю.
– Ну и все.
Они друг другу нравятся: от «дружески-братского чувства» до «спали вместе пару раз». Но когда произошла ситуация с Мальвой, разыгрывать спектакли было нельзя. Петю окрестили позором семьи за отсутствие сил и права помочь сестре. Выгнали из навской общины, запретили даже приближаться к деревне. Ему больше не рада родная мать, которой выпала доля воспитывать Мальвиных близнецов. Вот они и видятся только на местах преступлений: он пишет протокол, она подписывает.
– Ты последнее время сама не своя. – Он говорит так, словно ему есть дело до Гришиных проблем. Такие как Петя способны беспокоиться только о том, что способны сами решить. Как меланхоличный мужчина, он предпочитает оставаться в паре шагов от бывшей боевой подруги.
– Я и никогда не была сама своей. Я казенная. Можешь быть свободен.
Гриша козыряет протоколом, прикладывая руку ко лбу. На запястье виднеется татуировка с персональной меткой – Х287693. Повезло, что клеймо больше не выжигают.
