Он появился в 11Б лингвистическом во второй четверти – так неожиданно порой выпадает первый снег в начале ноября. Это было странно: уж одиннадцатый класс все стремятся закончить в своей школе, и если меняют учебное заведение, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее. С любопытством, но исподтишка я рассмотрела его. Высокий, выше 180 сантиметров, стройный, ещё по-мальчишески нескладный, но чувствовалось, что он будет крупным мужчиной. В густых каштановых волосах нагло белела обесцвеченная прядь, падавшая на глаза, а в ухе поблёскивала серьга.
«Бунтарь-одиночка? – хмыкнула я. – Видали мы таких, Гришка Баженов, например, вечно в зелёный красился. Из-за него молоденькой учительнице пришлось уволиться. Вот из-за таких-то идиотов молодёжь в школу и не идёт!.. Так, ярлык я на него уже повесила, молодец!»
Он сидел один на последней парте среднего ряда, и это было нормально: новички обычно сторонятся коллектива хоть какое-то время. Ненормально было другое: с первого же урока он начал активно участвовать в обсуждении произведения. Как правило, новенькие изучают обстановку и молчат, пока не осмелеют. Этот был не таков… После всех девчачьих ахов и охов по поводу самоотверженной любви Желткова к Вере Шеиной, он громогласно заявил:
– Желтков – идиот!
«Сам ты идиот!» – подумала я.
– И почему же? – поинтересовалась. – Кстати, как тебя зовут? Встань, пожалуйста.
– Арсений Новоявленских, – он встал и тряхнул головой, отбрасывая чёлку. Глаза нахально блестели. – Потому что он даже не разговаривал с ней, не встречался лично, не попробовал сказать о своей любви – не сделал ничего! Только покончил с собой.
– Это и есть высшее проявление жертвенности, разве нет? – спросила я, скрестив руки на груди.
– Женщинам не нужна такая (он подчеркнул голосом) жертвенность. Они любят сильных, это заложено самой природой. Или таких, кто потакает их прихотям, идёт на поводу желаний. Желтков – никакой. Как можно уйти из жизни, не сделав никаких попыток?
– Он очень уважал Веру, Арсений, поэтому не мог посягнуть на её личное пространство, жизнь. Единственный выход продемонстрировать свою любовь был уход из её жизни.
Арсений пожал плечами:
– А Вера эта – вообще медуза какая-то. Холодная, бесчувственная, что он в ней нашёл? В женщине должен быть огонь, страсть к жизни.
– Вот Желтков и разбудил в ней этот огонь, да, ребята? – обратилась я к классу, и они послушно закивали.
– Ну да, разбудил! – хмыкнул он. – А воспользуется кто-то другой! Я же говорю, идиот!
Класс засмеялся, даже девчонки, которые всегда были на моей стороне в обсуждении любовных вопросов. Я рассердилась:
– Садись, Новоявленских! Записываем проблемный вопрос на дом!
– Вот в вас есть этот огонь, его и будить не надо, – тихо пробормотал он, садясь, но профессиональный слух не подвёл – я всё услышала. Паршивец на это и рассчитывал, думаю.
– Итак, проблемный вопрос: прав ли Куприн, делая из единичного случая высокое обобщение? Записали?
Одиннадцатиклассники закивали, тут кстати прозвенел звонок, и они гурьбой, словно косяк отъевшихся гусей, неспешно потянулись к выходу.
– Новоявленских, задержись! – скомандовала я, открывая сетевой город.
– Как скажете, Марина Леонидовна! – он остановился у стола, и мне пришлось смотреть на него снизу вверх.
– Ты что это себе позволяешь? – резко спросила я. – Первый день в классе – и уже споришь со мной?!
Он улыбался, и эта улыбочка ох как мне не понравилась, что я и не преминула отметить.
– Перестань улыбаться! Я что-то смешное говорю?? Без причины улыбаются только сам знаешь кто!
Его губы ехидно растянулись ещё шире:
– Можно спросить, Марина Леонидовна, а сколько вам лет?
От неожиданности я растерялась, но через секунду сердито сказала:
– Во-первых, неприлично спрашивать у женщин про возраст, а во-вторых, тебе какое дело?
Получилось как-то грубо, и мне даже стало неловко: что накинулась на глупого мальчишку! Но то, что он сделал затем, совершенно ошеломило меня: Арсений присел на корточки возле стола и взглянул на меня снизу вверх:
– Вы такая красавица, когда сердитесь! – он протянул руку и дотронулся тыльной стороной ладони до моей щеки. – Глаза мечут синие искры, лицо пылает, губы пунцовые, так бы…
В следующий миг я пришла в себя и оттолкнула его:
– Ты что себе позволяешь?! Пошёл вон! – мой взгляд, наверное, мог прожечь бетонные стены, но мальчишка лишь улыбнулся:
– Как пожелаете, моя учительница! – встал, демонстративно потёр руку, по которой я ударила, и вышел из кабинета.
– Дурак! – прошипела я. К гадалке ходить не надо, чтобы понять, за что его выперли из школы. – Ну и наглец! – передёрнув плечами, стала заполнять сетевой город.
Следующее наше столкновение произошло в пятницу, литература была седьмым, последним, уроком. Я отобрала у него карты: он нагло раскладывал пасьянс!
– Это уж вообще! – я захлебнулась от возмущения, схватила его дневник, чего обычно себе не позволяю, и рявкнула. – Карты на стол!
Он собрал пасьянс и аккуратно положил колоду на стол. Тут прозвенел звонок, я задала домашнюю работу и отпустила ребят. Сама села, открыла дневник и собралась с мыслями.
– Пока, Сеня! Держись! – хихикнули одноклассники, выходя из кабинета.
– Да уж, парень, ты попал! Пожалейте его, Марина Леонидовна! – это крикнул Саша Козин, местный юморист.– Он неспецально!
– Иди, Саша, уж без тебя как-нибудь справлюсь! – отмахнулась я от советчиков. Пока писала (обстоятельно, с подробностями), провинившийся не проронил ни звука, лишь пальцами чертил полоски по краю стола. Закончив, я встала, развернула к нему дневник и сказала:
– Читай!
Пока он читал, изучала его лицо: брови нахмурились, улыбка сползла с губ.
«Ну, хоть кто-то для него авторитет», – подумала с удовлетворением.
– Всё верно? – спросила грозно.
– Да, – он не поднимал глаз, пальцы продолжали бессмысленную возню на столе.
– В понедельник покажешь подпись от родителей. Карты будут у меня. Если надо – пусть приходят и забирают.
Арсений потянул дневник:
– Хорошо, всё сделаю, – запихнул его в рюкзак и, наконец, поднял на меня глаза. – Удачно, что сегодня пятница.
– В чём удача? – я следила за его медленными движениями и радовалась, что мне удалось сбить нахальную улыбку с его лица. – Родители устают к концу недели и не занимаются твоим воспитанием? А надо бы! Твои выходки… – я пожала плечами, – недопустимы!
– Марина Леонидовна, вы не переживайте, меня, конечно, накажут, – сказал Арсений. – Но в понедельник я хотя бы смогу сидеть, – он повёл плечами.
До меня не сразу дошло:
– Погоди! Тебя что, отец бьёт?! – волосы зашевелились на затылке. «Что же я наделала?!» – метнулась мысль.
– Отчим. Ремнём.
Ноги у меня подкосились, и я упала на стул, прижав руку к груди.
