«Душа – Божья, тело – государево, спина – барская»
Старинная русская пословица
– Александр, я отнюдь не собираюсь слушать тебя! Это решение моё и твоего покойного отца, можно сказать, его последнее желание! Так что, будь добр, повинуйся! – строго говорила дородная седовласая женщина, сидевшая за массивным письменным столом красного дерева.
Перед ней, чуть наклонившись вперёд и упираясь пальцами правой руки в столешницу, стоял высокий стройный юноша, выражение лица которого являлось зеркальным отражением лица этой дамы, что позволяло предположить в них мать и сына.
– Матушка, я не хочу жениться! В конце концов, это моя жизнь и я вправе решать…
– У меня более нет времени внимать твоим досужим рассуждениям! – властно прервала его мать. – Это покойный Андрей Александрович, царствие ему небесное, виноват, избаловал тебя, вечно всё разрешал: то ты туннель копал под рекой, то уродов со всех деревень насобирал для кунцкамеры, то телескоп от немцев выписывал… Хватит, сын, пора остепениться, не малой уже! У батюшки твоего в твои-то годы уж сынок был! А я, друг мой сердечный, не молода, хочу успеть и внуков понянчить. Так-то вот, Саша, поди успокойся да не гневи меня боле! – брови женщины нахмурились, ладонь тяжело опустилась на стол.
Юноша, открывший было рот, чтобы опять привести какие-то пришедшие ему на ум доводы против материного решения, резко повернулся и пулей вылетел из кабинета. У матери разошлись строго сдвинутые брови, серые глаза заискрились ласковой усмешкой.
– Ах, Сашенька, сыночек, как трудно быть с тобой строгой, – прошептала она. – Но надо, дружочек мой, надо, хватит голубей гонять, пора и делом заняться: мать-то не вечна…
Елизавета Владимировна Зарецкая, вдова генерал-аншефа Андрея Александровича Зарецкого, утёрла вышитым кружевным платочком набежавшую в уголок глаза слезу и придвинула к себе стопку бумаг. После кончины возлюбленного супруга все дела по управлению родовым поместьем легли на её плечи, а годков-то ей было уже немало: за шестьдесят; тяжелёхонько женщине в такие годы руководить и надзирать, ей бы самое время с внуками играть да сказки им читать…
Но так уж получилось, что два старших сына, опора и гордость отца и матери, погибли во время пугачёвского восстания, обороняя Оренбург от взбунтовавшихся крестьян. И Георгий, и Николай, два красавца и умницы, пошли по стопам отца, выбрав непростой путь военных, и получили назначение в Оренбург аккурат в месяц начала бунта. Елизавета Владимировна и Андрей Александрович жили от весточки к весточке, пока не получили с нарочным сообщение о том, что их сыновья были взяты повстанцами в плен и после отказа перейти на сторону Пугачёва повешены тут же, без суда и промедления.
Горе родителей, потерявших сразу обоих детей, невозможно выразить обычными словами: они все кажутся недостаточными, чтобы описать бездну отчаяния, разверзшуюся перед ними. Они вопрошали себя, с чем подошли к концу жизни, – и не находили ответа.
И Елизавета Владимировна, и Андрей Александрович были глубоко верующими людьми, поэтому у них не возникло ни малейшей мысли, дабы усомниться в промысле Божьем, но в глубине души каждый из них потихоньку роптал, упрекая себя в том, что не проявил осмотрительность и дальновидность, когда сыновья стояли на жизненном распутье.
Они почувствовали себя осиротевшими и с новой силой потянулись друг к другу, и Бог вознаградил их за смирение: через некоторое время после гибели Георгия и Николая сорокадвухлетняя Елизавета Владимировна с изумлением обнаружила, что понесла. Муж её, будучи старше на двенадцать лет, долго не мог поверить в чудо и пытался носить жену на руках, что она ему категорически запрещала по причине его уже весьма немолодого возраста…
Беременность протекала непросто, но почти в положенный срок Елизавета Владимировна разрешилась замечательным младенцем мужеска пола. Счастливый отец неистовствовал: иначе назвать его состояние было никак нельзя; он объявил неделю отдыха для всех крестьян, амнистию ожидавшим наказаний, упоил мужиков водкой и устроил грандиозный фейерверк, напугав окрестные деревни.
Сына решено было окрестить Александром, в честь батюшки Андрея Александровича, которого он уважал и любил безмерно.
Как и следовало ожидать, Сашеньку почти не воспитывали: всё ему было дозволено, любая проказа принималась с восхищением, любой каприз выполнялся немедленно. Понятно, что при подобном подходе мальчик грозил вырасти в незаурядного деспота, но здравый смысл, всё же возобладавший у матери после смерти Андрея Александровича, помешал вполне завершить начатое: сынок то и дело наталкивался на сопротивление с её стороны. Однако всё равно характер юноши был безнадёжно испорчен: он легко научился обводить мать вокруг пальца, добиваясь желаемого, был скрытен, достаточно жесток, хитёр и при этом весьма хорош собой и любвеобилен.
Когда ему исполнилось двадцать два года, Елизавета Владимировна приняла решение женить сына, не только чтоб внуков успеть понянчить, но и в надежде, что невестка сможет смягчить и успокоить Сашеньку.
Саше эта «глупая затея» матери абсолютно не понравилась, он мчался в свои покои, в бессильной злобе шипя что-то под нос. Мать свою он изучил прекрасно и видел, что решение её твёрдо и ему придётся покориться.
– Ванька!!! – что есть мочи заорал он, взбегая по лестнице. – Квасу! Холодного!!!
Спустя считаные секунды высокий русоголовый парень стоял перед ним с запотевшей кружкой. Саша в несколько глотков осушил её и рухнул в кресло. Парень, ни слова не говоря, опустился на колени и начал освобождать ноги своего барина от сапог, придвинул к нему пару домашних туфель, а сапоги поставил за дверь и так же молча вытянулся у стены.
Саша некоторое время сидел, ожесточённо кусая ноготь большого пальца, потом вскочил, отшвырнул мягкие туфли и босиком забегал по комнате.
– Александр Андреич! – подал голос парень. – Обуйтесь, не ровён час, палец зашибёте опять…
– Молчи! – рявкнул Александр Андреич, продолжая беготню.
– Нет, вообрази, Ванька, – он внезапно остановился перед слугой. – Матушка задумала меня женить! Определённо женит, и к гадалке ходить не надо! И уж мне её никак не своротить!.. Ну, что молчишь, как пень?!
– Барыня строга…
– Сам знаю, что строга! Ещё что скажешь?!
– Александр Андреич, вы бы узнали, кто невеста, вдруг красавица да умница…
– Что ты мне выкаешь?!! – вдруг разъярился Саша. – Знаешь ведь, не люблю! Называй, как велю!! Ну?!!
– Мин херц, ты сердит не в меру, надо бы лечь спать – утро вечера мудренее… – спокойно сказал слуга.
Сашенька, наслушавшись в отрочестве рассказов о Петре и о Петровской эпохе, впечатлился настолько, что пожелал именоваться «мин херцем» – не больше и не меньше.
