Такая жара в палате, что не передать: пальцы ног вспотели, руки – само собой, и шея, и живот в огне: там не кожа, а угли. Жирная потная тетка наклоняется и говорит, что удалили две трубы. Внематочная беременность.
Мне хочется орать, и чтобы сонная артерия лопнула, и кровь хлынула. Почему две удалили? Какого хера? Еще я бы крикнула, что за мои же деньги вы отхреначили мне детородные органы совсем, навсегда! Интересно, а я все еще женщина? А если мне удалили матку и трубы?
В том июле работы было немного. Она как-то сама собой летом заканчивается. Я стала раньше уходить из офиса, время появилось. Деть его некуда, особенно в первые дни. Как будто получила миллион в наследство: что с ним делать?
Весь город увешан плакатами «Солнечный круг». Это про детей, про приемных. Берешь ребенка, и будет тебе счастье. Можно не сразу брать, а походить, присмотреться, решиться. И я пошла.
Мне дали девочку. Ну, так само собой вышло. Я зашла в группу, увидела ее, она – меня. Мы пошли гулять по территории детского дома. Оказалось, что у детских домов бывают большие территории, что-то вроде парка. Кате надо было готовиться к школе, поэтому она брала с собой на прогулку книги. Мы вместе читали. Полчаса читаем, а потом снова гуляем. Месяца два я к ней ездила, потом позвонила в «Солнечный круг» узнать, что нужно для удочерения.
В принципе, ничего невозможного не было. Даже то, что я не из Москвы и не замужем, не было критичным.
17 июля была среда, и я заехала к Кате. Не в субботу, как обычно, а в среду. Собиралась в отпуск. Он был давно запланирован, всего-то пять дней. Мне хотелось предупредить ее, что в эти выходные мы не увидимся. Еще мне очень хотелось сказать Кате, что я ее заберу. Но в «Солнечном круге» предупредили: не говорите, пока нет полной уверенности. Тем не менее счастье рвалось из меня с таким напором, что машины на переходах останавливались, мужчины открывали двери, а прохожие в этот день улыбались и были невероятно красивы. В общем, все так, как бывает, когда человек счастлив.
* * *
Добралась до детского дома я часам к семи. Поздно, конечно, но раньше не получилось. К тому же летом семь часов кажется серединой дня и кажется, что еще хватит времени нагуляться и наговориться.
– А Кати нет, – сухо сказала мне воспитатель Надежда Петровна.
– Я подожду, – задорно ответила я. Мне показалось это само собой – подождать.
Я села, положила рядом сумку, достала книжку и оглядела коридор.
Надежда Петровна не уходила и как будто опешила. А что она хотела, чтобы я что? Я же не к ней, я к Кате пришла. Пускай уже выпускают мою блондинку-дочку, с ямочками, как у меня, и веснушками, тоже как у меня. А еще с руками, которые ей чуть велики.
– Не стоит ждать, – присела ко мне Надежда Петровна.
– Почему? У меня полно времени. Я не смогу приехать в выходные, поэтому хочу увидеть ее, – объяснила я.
Надежда Петровна выпрямилась, втянула живот, посмотрела вдаль. Стала похожа на статую Ленина.
– Ей нашли приемных родителей, и они уже подали документы. Сейчас они проводят с ней много времени, и мы решили, что не надо ей с другими взрослыми видеться, – уточнила воспитательница.
Мир поплыл. Я превратилась в молодую женщину, которая размечталась о счастье материнства, как иные мечтают об удачном замужестве. Стало душно и жарко. Стены в детском доме были обшарпаны, запахло краской: летний ремонт был в разгаре. Противно завоняло рыбой, что ли, на ужин давали? Я минтаем только кошку кормлю.
– До свидания.
– До свидания.
И больше никакого «Солнечного круга» и никаких детей, раз уж мне с ними так непросто.
Теперь тоже июль. Не тот, а этот. Я лежу в палате и больше не могу мечтать. Мне спокойно и радостно. Остался один вопрос: почему именно летом у меня отбирают детей, хотя теперь этого не будет, теперь их не будет никогда.
В 31 год я захотела ребенка и платье. Я никогда в жизни не надевала платье. У меня четыре старших брата, я всегда за ними донашивала. Меня никто не ждал, я случайный ребенок. Кто отец, мама так и не сказала, но отчество у меня, как у братьев, – Ивановна.
Меня зовут Вера. По образованию я педагог младших классов, институт закончила, но какой на хер я педагог? Я работаю в автосервисе Volvo, крашу машины. Хорошее место, мужчины привыкли, что баба с пульверизатором ходит, и я уже, как они. Мне пофиг. У меня только брюки, джинсы, рубашки и свитера. Есть одна синяя двойка с золотыми лацканами, я в ней на свадьбу к подруге Леле ходила.
* * *
Я захотела платье 24 августа 2010 года, через неделю после моего дня рождения. Я живу на Красном строителе, там у нас раньше рынок был, а теперь молл. Не люблю я туда ходить, толкотня. Но платье загорелось заиметь, поэтому вечером в понедельник, после смены, я зашла. Магазин на последнем этаже, размером с багажник «Амарока» и примерно так же забитый всякой всячиной.
– Маш, ты издеваешься, зачем пять кофт 44 размера?! – горлопанила продавщица так называемого бутика.
– Разбирай давай, продадим. Этот 44-й на 50-й натянуть можно, – отвечала ей другая тетка, похожая на первую, как будто они два крыла одной здоровенной машины.
Я смотрела на утрамбованные в шеренгу вешалки с платьями. Все какие-то одинаковые, как их различить?
– Девушка, вы хотите новую или старую коллекцию? – обратилась ко мне одно крыло, то бишь тетка.
– А есть существенная разница?
– Новое – всегда новое, а старое – старое, – изрекла мудрость другая продавщица, отвлекшись от разбора кучи.
Хотя нет, это не продавщица, наверное, хозяйка. Она в леопардовом кардигане с шеренгами блестящих колец, с алыми ногтями и губами. Все кричало: я главная! Как наш старший механик в лакированных ботинках.
– Мне платье нужно, – сказала я.
Тетеньки оживились. Может, им стало жаль меня, а может, надоело разбирать товар. Они принялись наряжать меня, как будто я кукла или дочь им. Рюши, кокетки и голая спина – жесть просто.
– Пойду я, – сказала я.
– Чет не нашли, – развела руками продавщица.
– Погоди, куколка, – уцепилась за мою руку хозяйка заведения.
Куколка? Это я куколка? Вы таких куколок видели? Да охранник на входе больше куколка, чем я. Охренели они тут, что ли. В этот момент на меня напялили платье. Оно скользнуло по мне и остановилось на середине колен. В нем была молния наискосок по большому вороту и две молнии на рукавах. Черный цвет был таким глубоким, как при двойной окраске. Оно даже мерцало в магазинных лампах. Я себе нравилась. Даже ботинки не надо было менять. Мои 40-го размера, с двойными шнурками и клепками вдоль подошвы, подошли к платью.
– А ты говорила, что никому не подойдет, – горделиво сказала хозяйка. – У меня глаз-алмаз.
– Да ему уже четыре года, вон складка от пыли, – тыкала в мою спину продавщица.
