Светлана происходила из семьи потомственных кладоискателей. Ее прадед – огромный, черноусый, с пудовыми кулаками, держал в Москве извоз. Каурые и буланые, со звоном бубенцов разносились его тройки по бойким московским улочкам. Семейное предание гласило, что он разбогател, найдя клад с приданым, так и не доставшемся неведомому жениху – золотые слитки, жемчужные серьги и серебряный ковчежец. Был в кладе и неразменный рубль, принесший главное богатство – и гладких лошадей, и трезвых ямщиков, и каменный дом с дородной румяной женой – все появилось благодаря стертому пятаку с зазубренными краями.
Впрочем, крепкое и справное таким лишь казалось, рухнув под напором судьбы. Вот и Светланиного деда не спас ни вечный рубль, ни каменный дом. Новая власть пересела в лимузины, беднота повисла на подножках трамваев, извозчичьи пролетки канули в небытие, но Светланин род не зачах окончательно, хотя измельчал, пробиваясь сквозь московский асфальт чахоточной порослью.
Такой уродилась и Светлана, бледной заморенной молчуньей. И следа не осталось от зычных и кряжистых предков, любовно оглаживающих бока лошадей.
Родители Светланы рано умерли, она едва успела закончить восьмилетку и устроилась на часовой завод. Светлану поставили на конвейер, где она боялась оторвать взгляд от ленты, а когда шла по коридору, смотрела себе под ноги, редко поднимая глаза. Так просидела она несколько лет, сжавшись в комочек и подобрав ноги, поэтому в цеху не сразу заметили, что молчаливая сборщица беременна. Сама она никому не открывалась, подруг у нее не было, и родив мальчика, Светлана не изменилась. Разговаривала она, как и раньше, едва слышно, в очереди за зарплатой всегда оказывалась последняя, хоть и приходила в кассу раньше всех – ее оттирали бойкие товарки.
А спустя десять лет Светлане вдруг дали квартиру от завода – вот уж никто не думал-не гадал! В любовницах у начальства она не числилась, была уже не первой молодости, да и красотой не могла похвастаться никогда. Но сверкнула удача неразменным рублем из тьмы веков, привет от прадеда, вот и ордерок, распишитесь, пожалуйста. Другая бы на месте Светланы обрадовалась, устроила новоселье, но она и здесь все провернула молчком. Светлана тихо переехала, вещей у нее было немного, сосед по доброте душевной прибил полочку, а много ли ей надо – кровать, стол – вот и весь уют.
На стенах Светлана развесила семейные фотографии, и, засыпая, смотрела на предков – кладоискатель-прадед с каурой кобылой, улыбается довольно, дед с портупеей и густыми усами, уже смотрит растерянно, хоть и бодрится, а отцу уже и вовсе лихачества не осталось – лысоватый брюнет с застывшим лицом, лаборант на кафедре, испуганно таращится в объектив. Выцвел род, цвел и выцвел, засалился, как старые фотографии.
Впрочем, сын не пошел в ее родню, а рос бойким, даже бедовым. Светлану чуть не каждый день вызывали в школу, она тихо становилась у стенки, опустив глаза, пока ее отчитывали все подряд – и директор, и классная руководительница, даже уборщицы приходили и жаловались, что ее сын сломал шкафчик в гардеробе. Сыновья удаль пугала Светлану, и нерв кладоискательства, совсем было заглохший под многовековым московским асфальтом, вдруг дал о себе знать. Сын вымахал огромный, плечистый, с грубыми ручищами и зычным голосом, ни дать ни взять – прадед на извозчичьей бирже, привыкший ставить всех в упряжь и стегать хлыстом. Чем больше и громче становился сын, тем дальше в тень отступала Светлана, и без того привыкшая вжиматься в стены.
