***
Опадает с непирамидальных июньский снег,
облака, уходя с маршрута, съезжают в клин.
С еле слышным треском с внутричерепных глубин
проецируется на изнанку прикрытых век
воспоминаний порванный диафильм,
подсвеченный голубым.
Первый обрывок: разломы бетонных швов
шахматно делят расхоженный тротуар,
хмуры громады пятиэтажных домов,
слева на кофте хитрый зелёный кот,
с толстым хвостом,
в полосочку, как батон,
щурится сыто.
Вдали розовеет шар,
тучки на юбке ему отвечают в тон…
…Много ступенек, долгие этажи…
жирная бабочка возле звонка кружит…
Это где-то в молочном, трогательном году,
до пришествия ножек Буша и ГКЧП,
я за руку с мамой впервые в гости иду
и голову запрокидываю на ходу,
чтобы лучше запомнить душистый липовый цвет
и закатный свет.
Дальше быстрее, сорвались кадры в галоп:
солнце, застрявшее в клумбе среди космей,
классики, велосипеды, конфет кулек,
рации из спичечных коробков…
волосы с каждым июнем темней, длинней…
Тянутся башни всеведущих тополей,
тени роняют кудрявые на асфальт,
учат, что прожитого не должно быть жаль.
Собирая на скотч разномастные склейки дней,
я миную былое послойно – к витку виток,
разгорается лампы проекторной уголек,
но в короткие сумерки многого не успеть…
По спине пробегает предательский холодок,
а в груди комок.
… Раннее утро, прохладное, тишь и блажь,
ходят соседи, родня и полно чужих…
зеркало в трауре, зеркало – проводник…
Белые пятна, обрыв, перекос, монтаж…
К влажной обивке дивана прильнув щекой,
байковый бабушкин вдвое свернув халат,
я засыпаю теперь неизменно так –
мир невозвратно холодный передо мной.
По небрежным кварталам оград позади аллей
подойду к могилке, протру деревянный крест.
Две гвоздики, песок, белый пух, ни души окрест.
Это завтра, а нынче немножечко пожалей…
пожалей беспокойную голову.
Гаснет синь,
и смежает измор воспаленные своды век.
Принимаю сценарий, роптать зарекусь.
Аминь.
Под участливым взглядом взлохмаченных тополей
мы идем из июня в июнь, собирая свет.
Из снега в снег.
Обнуляемся
Обнуляемся.
Серая морось пылит в окно.
Снега в этом году не допросишься у зимы.
Оттого на дворе небеленое полотно,
безузорные лужи глянцевы и темны…
но погодный режим не важен.
Обнуляемся.
Стрелка очертит финальный круг,
оглушают бокалы и очередь римских свеч.
Вдоль экранов остервенело поют и пьют –
пять минут –
замирая, врастают в чужую речь,
отливая чернильным блеском зрачковых скважин.
Обнуляемся
рокотно под неизменный «Бом-м-м-м»…
Ворожит огонь, пузырьки поднимают взвесь.
Принимая время авансовым платежом,
уповаем на то, что запас на кредиты есть.
На неделю переходим на черепаший.
Обнуляемся.
Диво – уже удлинился день –
оползает сумрак раньше на сто секунд.
Открывая глаза в новорожденном январе,
с замиранием кроткие тихого чуда ждут.
Затухают помалу гирлянды многоэтажек.
***
Вечер клубится в неоновой паутине,
струи симфоний вплетая в бульварный гул.
Скучная геометрия строгих линий,
тихая странность зловещих оконных дул…
Город, сигналящий, громкогудящий, здравствуй!
Свет, попадая на кожу, кипит шипя.
Я ощущаю тебя подреберной частью
и завещаю распутицу февраля
каждому, кто, выходя под густое небо,
голову запрокинув, врезался в мглу
и, отпружинив трогательно нелепо,
падал обратно.
Роздано по рублю,
и по серьгам сестрам – без суда и спроса
это наследство. Размазано по шоссе.
Фуры его в заповедную даль увозят,
в лоно проселков, где вечер исконно сер.
Мы же стоим посреди выхлопного чада,
люменами реклам опалив глаза,
нам ничего не надо,
только стоянье рядом
и смотровой площадки
взлетная полоса.
***
Все качается, знаешь, от знамени до креста.
Все кончается даже у тех, кто живет до ста.
От сухого куста не останется и листа…
Растекаются лица, расползается пустота
ядовитым газом.
Превращаются планы в тонкий свечной дымок.
Ни терпенья, ни мужества не заготовить впрок –
пусть в конечном итоге каждый не одинок
оказался бы по желанию, если б смог,
узелок развязан.
И последний развязан, и прежние все узлы.
Расставания преждевременные тяжелы.
Но по пеплу мостов разбросанные угли
указуют отчетливо сухо – не сберегли.
Да и поздно плакать.
Между тем по проталинам бесится детвора,
утомительно неиссякаема и пестра,
посылает безоговорочное «ура»
в сердцевину седого облачного нутра,
в кучевую мякоть.
Посмотри на этих зверенышей, посмотри!
Не сокрыто от них ни одной потайной двери,
их куда-то уносят июни и декабри,
чтоб в измотанных клонов по кальке перекроить
и огня не стало.
Где-то должен быть камень шлифованный, путевой,
у которого время натянуто тетивой,
чтоб в обратную сторону к станции нулевой,
заглушая считалкой густой энтропийный вой,
усвистать в начало.
***
Помоги мне, пожалуйста, быть,
помоги мне остаться телесной
в духоте тошнотворной и тесной
надоедливой струйкой воды,
разъедающей сломанный кран
истончившись не стать.
Дай мне воздуха преодолеть
непроглядную взвесь постоянства
безотчетной тревоги. Лекарство
продолжения в завтрашнем дне
капни в чай, чтобы стал хеппи-энд
вероятней на треть.
Научи говорить на твоем
языке недвусмысленно ясно,
чтобы первопричинная разность
не коробила жгучим клеймом,
трансформируя в яростный спор
каждый глупый вопрос.
Я слабею, а ты раздражен.
Я слабее, чем хочется верить.
Между нами дубовые двери,
запечатанные на засов.
И к земле прибивают долги –
обещаний слои.
Помоги мне, пожалуйста, быть…
Не цепляться за каждое слово.
Чтобы, ладен и отполирован,
устоялся наш крохотный мир,
на фундаменте общего «да».
Лишь бы не опоздать…
(Опубликовано в «Литературной газете», №18, 2021 год)
Звездолет
февраля назойливые мухи
