Путёвка
И крошился мел снова на уроке,
Скрипом отзывалась старая доска.
Взрослые года были так далёки,
Ставились оценки в поле дневника…1
Шла вторая половина июня…
Недавно закончились выпускные экзамены, и вчера нам, наконец, выдали заветные аттестаты о среднем неполном образовании: кому синие – без отличия, кому зелёные – с отличием. Но снова нужно было идти куда-то, что-то подтверждать, куда-то записываться, с кем-то разговаривать… Всем итак было ясно, что костяк нашего класса остаётся и на два последних года обучения. И вот уже битых полчаса мы томились с мамой в душной приёмной директора, ожидая, когда нас в конце концов пригласят к ней.
И кто вообще придумал это – процедуру приёма в десятый класс?! Надеюсь, там не будут давать никаких заданий или что-то в подобном роде, как это было когда-то давно при приёме в первый класс.
Моя мама спокойно сидела и смотрела в окно, внимательно рассматривая младшеклассников, которые тщательно красили в школьном дворе в глубокий тёмно-синий цвет лестницу на спортивной площадке. А мне реально было скучно. Во-первых, меня по меркам летних каникул разбудили очень рано, а именно в полседьмого утра, буквально вытащив из-под тёплого одеяла, невзирая на все мои протесты и нытьё, а, во-вторых, сие мероприятие казалось мне безмерно глупым и бессмысленным, поскольку по будущему составу класса всё практически уже было решено.
Наконец, дверь с шумом настежь распахнулась, и из кабинета директора выпорхнула мама Коли Ветрова с самим Колей. От этой моложавой подтянутой дамы с модной короткой стрижкой всегда, сколько я её помню, пахло ядрёными отцветающими розами, и сегодняшний день исключением не являлся – тяжёлый аромат буквально сбивал с ног и издевался над моим бедным носом, недавно пережившим лёгкую, но противную простуду. Сам Коля, ставший к своим пятнадцати годам здоровенной белобрысой детиной, покорно плёлся вслед за матерью. Удивительное дело, когда видишь, как преображаются мальчики возле своих мам. Тут уже нет и следа былой напыщенности и вызывающего поведения, они молча и спокойно стоят рядом и зачастую боятся даже поднять на них глаза.
Николай мне никогда не нравился от слова совсем, и эта неприязнь была взаимной. Конечно, сейчас он вырос в симпатичного высокого парнишку, но наши межличностные отношения не задались ещё с детского сада, где мы с ним отчаянно дубасили друг друга по любому поводу и обзывали всякими нехорошими словами. Да и сейчас, уже изрядно повзрослев, всё равно моментами пытались уколоть друг друга и от случая к случаю обозвать.
– Ой, здравствуйте, Любовь Викторовна! Как поживаете? – приторно проворковала мама Коли, заприметив мою. – Вы тоже на сегодня записаны, да? – поинтересовалась она, явно желая продолжить этот нелепый утренний разговор двух мам.
– Да. Доброе утро, Ирина Анатольевна. Всё хорошо. – резко оборвала моя мама все намерения этой дамы продолжить беседу ни о чём, взяла меня за руку и, не оборачиваясь, провела мимо этих двух в кабинет директрисы. Пока мы шли, я успела показать Николаю язык, хихикнуть и скорчить рожицу, но он никак не отреагировал, хотя, судя по его кислой мине, ему это совершенно не понравилось, но при своей маме он не стал предпринимать никаких попыток меня задеть или позлить.
В кабинете директора повсюду стояли вазы с цветами. Конечно, буквально вчера все охапками их тащили на торжественное вручение аттестатов. Роз было очень много, но всё же их аромат заглушали мои любимые пионы, которые я просто обожала. Для меня их запах всегда был олицетворением конца учебного года, тепла и начала беззаботных летних каникул. Махровые, розовые, белые, малиновые они соседствовали с аристократичными алыми и белыми розами, но нисколько не терялись среди них.
– Любовь Викторовна, – сразу поздоровалась с моей мамой директриса Виктория Андреевна, когда мы присели на диван возле директорского стола. – Доброе утро, очень рады, что вы нашли время, чтобы прийти к нам. – От её слов я сразу подавила подступивший к горлу смешок. «Нашли время…» Ага, ну конечно, чуть ли не приказным тоном сказали явиться с одним из родителей на это формальное непонятно кем придуманное сборище. Подумаешь! Можно было и без родителей позвать! Тем более, что нам и паспорта уже больше год, как выдали.
Помимо директора, в кабинете на стуле возле окна в зелёном льняном брючном костюме сидела наша классуха Анна Николаевна, которая, как мы все уже поняли, останется нас сопровождать и дальше, чему, мы, впрочем, включая наших родителей, были не очень-то и рады.
– Я так понимаю, – обратилась Виктория к нам с мамой. – Света хочет продолжить обучение в том же классе?
Я молча кивнула в ответ, мама ответила сухое «да, конечно».
Классуха отчаянно вертела в руках мой аттестат, открывала, закрывала его, смотрела приложение, словно пыталась там вычитать что-то новое, хотя сама же его недавно заполняла своим собственным корявым почерком. Еще и ошибку в названии города допустила. И это классный руководитель!
– Аттестат отличный… – вслух сказала она, будто огласила важный приговор какого-то суда и вернула его мне. – Света у нас активистка, мэр класса, газеты рисует, песни поёт на мероприятиях. – начала перечислять она все мои заслуги. – Правда, конечно, с физкультурой у неё есть определённые проблемы, но… – призадумалась она.
Я нервно заёрзала на стуле, но вида не подала, прекрасно понимая, что не уколоть меня своей грёбаной физкультурой она ну никак не могла. Анка, как мы её все прозвали за глаза, была не только нашей классной руководительницей, но и учителем великого, как ей казалось предмета – её величества физкультуры. Она без разбора ставила ребятам в журнал тройки и двойки за несданные или плохо сданные нормативы. Не умеешь бегать стометровку на время или метать мяч, если даже и отличник по всем остальным предметам, без зазрения совести влепит годовую четвёрку. Так она поступила с Юлькой Абрамовой в шестом классе, запоров ей похвальный лист единственной годовой по физкультуре, зная, что мать Юльки работает в нашей школьной библиотеке, а папа – учитель русского, но в другой параллели. У меня с Анкой тоже отношения были совсем не гладкие: бегать на время я не любила, не могла и не хотела, а кроссы вокруг территории школы, учитывая то, что нужно было кусок пути бежать ещё и в гору, были для меня самой большой мукой, поэтому через четверть, но, чтобы выходила годовая пять, она ставила мне четвёрки, искренне считая, что я этого абсолютно не заслуживала. Моим родителям это не нравилось, но они практически не вмешивались, за исключением одного случая в восьмом классе, когда Анка, окончательно, видимо, офигев, и желая показать свою значимость, хотела ляпануть мне зимой в четверти четвёрку, зная, что в декабре я свалилась с гриппом и еле-еле поднялась в новогоднему празднику, который по иронии судьбы организовывала именно я. И эта мадам имела совесть звонить целую неделю и справляться не о моём здоровье, а чуть ли не требовать от моих родителей, чтобы я перестала болеть в такое для неё нужное время. До сих пор помню её повелительный тон, доносившийся из трубки:
