Вторник
В летних вечерних сумерках Максим разрывал лопаткой давно заброшенную могилу на тихом, безлюдном кладбище. Голод донимал, мучил, выворачивал кишки.
Дома у Максима не было, а равно и работы, и искать еду приходилось где угодно и как угодно. Особенно когда голод набрасывался, точно чудовище, точно киллер из-за угла, и стремился подмять под себя, подчинить своей воле. Казалось, когда-нибудь это мучительное чувство, это желание поглощать мясо и кровь полностью лишит мужчину воли. Но пока этого не произошло, и всё, чего ему хотелось, о чём он думал, – солидный кусок, шмат человеческой плоти. Пусть даже речь о мертвечине…
Постоянно оглядываясь по сторонам, испуганно, затравленно, Максим продолжал работать лопаткой, поспешно раскидывая землю куда придётся. Главным было добраться до трупа и погрузить зубы в его сладкую, желанную, пускай и протухшую плоть. Самое важное – одолеть голод… прежде чем он победит самого Максима. На середине этой увлекательнейшей процедуры, когда уже было раскопано полмогилы и рядом высились целые горки земли, Максим услышал подозрительный шум.
Он оглянулся через плечо и увидел медленно бредущую сквозь сумрак вечера долговязую фигуру. Максима и того, на кого он смотрел, разделяло несколько десятков метров. К счастью, обладатель фигуры не заметил наблюдавшего за ним бездомного. К счастью – потому что выглядел идущий в высшей степени подозрительно. Максим даже перепугался. Бессознательно бросив лопатку, он прекратил разрывать могилу и, забыв на минуту о свербящем голоде, скрылся за ближайшей оградой, чтобы оттуда продолжить наблюдение.
И, кажется, не зря, поскольку ему наконец удалось повнимательнее разглядеть новоявленного. Тот шёл не спеша, волоча за собой что-то тяжёлое… и при ближайшем рассмотрении это оказалось телом. Ну, телом не телом, но, во всяком случае, неподвижным человеком. Долговязый выбрал удачное время, чтобы заявиться на кладбище со своей непонятной «ношей»: сейчас людей рядом нет и быть не может.
На кладбище почти никого не хоронили, предпочитая пользоваться крематориями, потому что никому не хотелось, чтобы его почившего родственника сожрал такой вот голодный Максим. И очень редко кто являлся сюда проведать умерших, поскольку, во-первых, не планировал стать жертвой проголодавшегося людоеда, а во-вторых, не желал провоцировать самого себя: а ну как головой, сердцем и желудком завладеют каннибальские устремления и захочется раскопать могилу собственного родственника, чтобы немного перекусить…
Тем временем верзила остановился и отпустил тело того, кого волочил по потрескавшейся – она здесь вся была такая – асфальтированной дорожке. Судя по тому, как «человек» упал лицом вниз, он был мёртв или, по крайней мере, пребывал в столь глубоком бессознательном состоянии, что никакие, даже самые сильные, внешние факторы не могли его разбудить. Это как нельзя лучше устраивало Максима, ведь он уже решил добраться до несчастного и полакомиться им – тот всяко будет лучше лежалого, многомесячного мертвеца. Однако прежде следовало удостовериться, что долговязый, который его притащил, не представляет опасности.
А вот насчёт этого Максим не мог побиться об заклад: только сейчас в другой, до того скрытой торсом долговязого руке бездомный заметил лопату, по размеру – значительно больше, чем его собственный жалкий совочек, который он умыкнул из одной лавчонки. Да и в целом выглядел долговязый внушительно и был достаточно силён: неизвестно, сколько времени он тащил по кладбищу – а может, и вне его – бессознательное тело. И вроде бы не испытывал в связи с этим никакой усталости. Во всяком случае, даже не передохнув, дылда взялся за лопату и принялся копать яму.
Максим взирал на происходящее со смесью ужаса, восхищения и нетерпения. Долговязый работал методично, не прерываясь. Копал он в том месте, где, вероятно, не находилось захоронений, потому что, по прошествии довольно продолжительного времени, черенок его лопаты не стукнулся о гроб. Долговязый рыл и рыл, без передыха, поступательно, словно робот, запрограммированный на определённое действие. Максим не решался предположить, что будет дальше.
А дальше, когда яма выросла настолько, что, судя по всему, стала соответствовать неким требованиям копателя, долговязый спокойно, неторопливо отложил лопату, подошёл к лежащему на покорёженном асфальте телу, без видимого труда приподнял его, донёс до выкопанной дыры и бросил туда. Затем уделил пару секунд тому, чтобы оценить результат своих трудов. И вдруг, точно почуяв что-то, а возможно, совершенно случайно – Максим надеялся, что именно так, – обернулся и поглядел прямо туда, где, скрывшись за оградой, сидел бездомный в обносках.
Максим затаился пуще прежнего, вжал голову в плечи, застыл и практически не дышал. Отчего-то он понимал, что если не повезёт и его заметят, ему не жить. Сожрут ли его или сотворят с ним нечто похуже? Например, закопают живьём рядом с тем телом? Максим не удивился бы такому исходу: уж больно вязкой, концентрированной жутью веяло от долговязого копателя. Такой, которой бомж раньше никогда не ощущал. А он-то, Максим, ещё подумывал застигнуть врасплох каланчу с лопатой, повалить, сломать ему шею и загрызть незнакомца. Свеженького мяса захотелось. Вот дуралей!..
Наконец, когда минуло, кажется, несколько вечностей, Максим решился выглянуть из-за ограды. С удовлетворением и облегчением он отметил, что долговязый более не смотрит в его сторону, а всецело поглощён закапыванием вновь разрытой могилы.
Когда дело было завершено, рослый таинственный незнакомец забрал лопату, ещё раз внимательно осмотрелся – Максим опять спрятался за витое ограждение – и характерной неспешной походкой устремился куда-то. Надо полагать, к выходу с кладбища.
Максим последил за ним до того момента, когда долговязый скрылся с глаз, после чего рванулся из укрытия, правда, по возможности тихо. Одна опасность ушла, но кто знает, не притаилась ли поблизости иная? У бездомного был выбор: либо отправиться за высоким загадочным субъектом, либо побежать к закопанной могиле. Максим выбрал второе, поскольку ужас перед долговязым был очень уж велик; некий безотчётный всеобъемлющий страх, который сам себе бездомный оказался не способен объяснить. Да и не желал объяснять. Мало ли чего не происходит в стране К? Обращать, что ли, на каждую секретность, любую несуразность внимание? Конечно, нет. Их дела – это их дела; а его дело, которое, кстати, тоже никого не касается, – разрыть могилу и хорошенько попировать.
