Весна меня любовью уколола
Весна меня любовью уколола.
И сердце распустилось, словно роза.
А прежде в организме было голо,
как во саду, опавшем от мороза.
Я розу-сердце, красное от крови,
хочу нести и девушкам дарить.
Но, в зеркало взглянув, сдвигаю брови:
увы, меня нельзя уже любить!
Ввалились щёки и взор померк.
Амур жестокий меня отверг.
Теперь уроки даёт мне смерть.
Весна! Бегут ручьи, летают мухи.
Я еле-еле ноги волочу.
Мне не догнать ни девки, ни старухи.
Я отдан невидимке-палачу.
Прокисли соки и взгляд уснул.
Амур жестокий, ты обманул!
2001
Апрель. Разлив. Шалаш. Ильич
уху готовит, словно бич,
научно выражаясь – люмпен,
которого никто не любит.
А он охотник и рыбак:
и видит глаз, и ухо внемлет.
К нему не подкрадётся враг.
Он обошёл моря и земли.
И тут полено он зажёг,
из искры возгорелось пламя,
и варит, варит котелок,
и тезисы текут ручьями.
Но всё равно его никто не любит:
ни зверь не прёт, ни Надя не плывёт.
И ходоки сошли бы на безлюдье,
но на печи они не ходят круглый год.
Лишь изредка какой-нибудь Пахом
к его костру случайно забредает,
но, встретив плешь, сверкнувшую умом,
тотчас же в ужасе и мраке пропадает.
Турнули из Европы Ильича
(так начинается турне возмездья!)
за то, что он чинов не различал
и на осле по городу не ездил.
И Петроград ему не рад.
Встал медный конь, его заметив, на дыбы.
Тогда Ильич сказал коню: “Аристократ,
пусть рванное трико, мы не рабы!”
Тогда Ильич сокрылся в шалаше
и пил вермУт девятого разлива,
и написал турецкому паше,
чтоб выслал броневик ему красиво.
И он красиво встал на броневик.
Пред ним Сенатская шумела площадь.
Он произнёс свинцовый черновик
и пересел на медную ка-лошадь.
Так Петроград
стал Ленинград.
2001
1
Как не любить тебя: ты так худа.
И дождь идёт худой, костлявая вода.
И я сижу – художник, чистый дух –
играю в кости; цифра больше двух
не выпадает. Это хорошо.
Есть ты и я, а остальное – порошок.
2
Вспомянем, братья. Дело было так.
Ревела буря, матерился мрак.
Семеро графов подскакали к кладбИщу.
И сторож нас спросил: чего мы ищем?
Невесту! – молвил кто-то из нас.
И молния, как трещина, сверкнула.
А сторож, как фонарь, погас.
И нас читать надгробья потянуло.
Поцеловав по морде лошадей,
с собой не захвативши фонарей,
мы, как слепые, пальцами читали,
но попадались нам: то хан Гирей,
то Бармалей, а то товарищ Сталин.
Наконец, один крикнул: эврика!
Мы подошли и нащупали милое имя.
МЁРТВАЯ ЦАРЕВНА зовут её, нашу невесту.
Прежде чем взяться за дело, мы почистили зубы.
И вытащив сапёрные лопатки,
вокруг могилы обойдя вприсядку,
мы сдвинули гранитную плиту,
из-под земли достали красоту.
В хрустальном ящике она лежала,
прекрасная, как снежный перевал,
без шпаги, без плаща, без одеяла.
И мы в неё влюбились наповал.
Царевна кулаком стекло разбила,
восстав, коснулась поцелуем наших уст.
И нас тотчас же сильно зазнобило,
и ожили мы сильно ниже чувств.
С тех пор живём с царевною в землянке.
Она – султан, а мы – её гарем.
И никому не делаем подлянки.
В любви и мире вечно не старем.
3
Подруга дней моих суровых,
наложница мрачных ночей,
зачем живём мы безголово
в окруженье кирпичей?
Надеть бы шапку-невидимку
(беда ведь, не на что надеть!)
и в голубой растаять дымке,
как сон, как утренняя плеть.
Не видеть собственный живот,
гулять по улице нагими,
тебя любить наоборот –
на ощупь лишь, забывши имя.
Слушай, ведь ты же романтик,
поскольку у нас роман.
Повяжи на головке бантик,
я на шею надену аркан,
и пойдём купаться в Лете,
пока нас не ругают наши дети.
2001
1
Время – грозный часовой,
за плечами – вечность.
Кто идёт? – кричит он. – Стой!
Иначе, покалечу.
Отвечаю: в доску свой,
разве ты не видишь?
На луну пройти позволь,
где молчат на идиш.
Говорит: скажи пароль.
Я пароль не знаю
и гадаю: может, соль,
а может, гималаи?
Нет, не то, – сказало время.
И раздвинув пару стрел,
как амур большой гарема,
словно ножницами, темя
мне отрезало, пострел!
Я упал, себя не помня,
и очнулся на луне.
Вот так номер! Я не понял,
ведь время запретило мне.
Бог погладил моё чувство
и сказал: учи лося!
Ты, дурак, не верил в чудо,
вот оно случилося!
2
Время на часах стоит
и идёт по кругу.
У него усатый вид,
пульс – на всю округу.
Кто идёт? – он мне кричит.
Я ему на идиш:
это ты, дурак, идёшь,
я стою, как видишь.
Даже не стою, – лежу,
даже не дышу уж.
Походящий на лапшу,
я твой, время, ужин.
Разбросало ты меня
силой центробежною,
словно махоньких робят
на лугу на бешеном.
2001
Полюбил молодку дед.
Деду 80 лет,
он ещё не старый,
он ещё с гитарой.
Скушав парочку котлет
и наняв кабриолет,
он подъехал к дому,
где жила его истома.
Как приличный джентльмен,
ихний благородие
расчехлил свой инструмент
и завёл мелодию:
“Я с тобой едва знаком.
У меня на сердце ком,
в голове – бессонница.
Хотца познакомиться.
Выйди, выйди на балкон,
ну а лучше – ниже.
Дай мне руку с молоком,
я тебя не вижу.
Я ещё лихой старик,
полный скипидара.
Посмотри на мой парик,
оцени гитару.
Я куплю тебе монисто.
Выходи за гармониста.
Выйди, выйди за балкон.
Я пылаю, как дракон”.
Но дева не услышала сокола,
потому что жила высоко.
До 9-го этажа
не долетела его душа.
В старике от огорченья
встало красное теченье,
и, пеняя на судьбу,
он вернулся домой в гробу.
А всё бы вышло веселей,
проживай они в селе,
где дома не заносятся
и девки, как ангелы, над стариками не носятся.
2002
Осадок пыли
на моём полу.
Засада были
на моём балу.
Лежит, не тает
времени ковёр.
Мечта густая
больше не король.
Танцуйте, гости –
к чёрту короля!
Пускай на горле
пыльная петля.
И пляшут гости,
поднимая пыль.
Забыты кости,
не видать костыль.
Из сада веет
аромат вина.
И девки-феи
обнимают нас.
2002
В 30 лет алкоголик,
в 45 – импотент.
Что же ты, братец кролик,
вырыл норку в момент?
Погулял бы ещё по лугу,
пощипал бы ещё траву.
Почему же ты жизнь-подругу
променял на халву?
Почему против солнца
ты, как спринтер, побег?
А вокруг марафонцы
мирно щиплют побег.
Что молчишь, как икона?
Или вовсе ты глуп?
И, хлебнув самогона,
зарываешься вглубь.
2003
Клён
влюблён,
сосна
влюблена,
берёза
как роза,
ясень
в экстазе,
ель
расправляет постель…
Только дуб
огню недоступ…
2003
