«Нормальным вход воспрещен» – возвещает надпись на тяжелой железной двери в Бункер. Черным углем по рыжей ржавчине. Буквы кривые и скособоченные, уродливые, но читаемые. Даже догадываюсь, кто это накорябал. Можно подумать, нормальные хоть когда-то появлялись здесь. Выстраивались в длинную очередь у входа, просились в гости или искали в подземных лабиринтах своих соплеменников. Черта-с два! Тот, кто сделал эту надпись, видимо, счел ее очень забавной. И мне не терпится отыскать человека с черными, перепачканными углем руками, чтобы задать ему пару вопросов.
Я иду по скупо освещенному коридору. Под ногами каменные плиты, уложенные плотно. Стены обернуты металлом, как шоколадная конфета фольгой. Легко представить, будто этот коридор прорыл гигантский червяк. Я могу коснуться обеих стен, вытянув руки, а потолок всего на локоть выше меня.
Электричество сбоит, и лампы над моей головой с треском перемигиваются. Эти спецэффекты нагоняют жути на всех, кто время от времени заглядывает в Бункер. Такие перебои были, сколько я себя помню, а живу я тут уже давненько. Странно другое – откуда здесь вообще электричество, если внутри нет ни единого провода? Мы проверяли, вспарывали металлическую оболочку, разбивали каменную кладку, вытаскивали светильники. Проводов действительно нет. Как будто электричество просто течет по этим стенам. И вот еще что: за все эти годы не перегорела ни единая лампочка.
«Нормальным вход воспрещен» – всплывает в памяти идиотская надпись.
Будто в подтверждение, пустынный коридор выстреливает в меня оглушительным дребезжащим звоном и истерическим смехом, доносящимся из сердца Бункера. Жуткий гогот становятся все громче и громче и, стоит мне шагнуть в просторный зал, сразу проясняется, в чем тут дело. Два дьяволенка носятся с клюшками в руках, подбрасывают ими консервную банку, которая с омерзительным лязгом врезается в стены. У одного из хоккеистов, а я догадываюсь, что это именно хоккеисты, дуршлаг на голове, у другого к груди на скотч примотана ракетка для бадминтона, а на колени навязаны какое-то тряпье. На стенах нарисованы черные прямоугольники, и когда банка с шумом попадает в импровизированные ворота, поднимается такой визг, что мои барабанные перепонки болезненно скручивает.
«Нормальным вход воспрещен», – повторяю я про себя и подхожу к человеку с черными ладошками.
Он следит за игрой с какой-то глупой, почти блаженной улыбкой, и это говорит о том, что все происходящее доставляет ему крайнюю степень удовольствия. И я не удивлюсь, если зачинщиком был именно он.
– Что вы тут устроили? – спрашиваю.
Именно в этот момент две бестии замечают меня. Девочка лет шести приподнимает дуршлаг, сползший на нос, ее незабудковые глаза встречаются с моими, и буквально на секунду возникшую тишину в клочья разрывает дикий вопль. Она бежит ко мне и с разбегу наскакивает. Я успеваю подхватить ее одной рукой, но она цепко держится, как самая натуральная обезьяна. Такая в жизни не свалится. Ее брат близнец ведет себя скромнее и лишь стеснительно улыбается улыбкой, которой недостает двух передних зубов. Я очень рад, что он избегает тесных телесных контактов – это в значительной степени упрощает наше с ним общение. Я – далеко не самый дружелюбный на свете человек и не большой любитель детей.
Зачинщик всего этого безобразия тянет мне свою мерзкую перепачканную углем клешню для рукопожатия, но по моему взгляду сразу понимает, что лучше убрать ее куда подальше. Каждый раз, когда эти трое собираются вместе, Бункер ходит ходуном, у меня начинаются мучительные мигрени, а Кошка прячется в самых дальних углах.
– Волк, Волк, смотри, что нам Пит подарил! – верещит девчонка, вися у меня на пузе. – Хочешь, покажу, как я умею?!
Я, конечно, не хочу, но вопрос был чисто риторическим.
Малая соскакивает, поднимает с пола клюшку и с оглушительным воплем гонит банку к черному прямоугольнику на стене. Виски неприятно сдавливает. Морщусь и подхожу ближе к новоиспеченному Шишкину, который наверняка израсходовал не все запасы угля и еще порадует нас своими несносными шедеврами и не обремененными смыслом надписями.
– Давно тебя не было, – приходится говорить очень громко, чтобы он меня услышал.
– Бабушка болеет, – улыбка хоть и не до конца сходит с его лица, но передает мрачное настроение.
Коротко киваю. Его зовут Пит. Он полноправный обитатель Бункера, хоть и не живет тут постоянно, а появляется время от времени. Он похож на пуделя, которого коротко остригли везде, кроме головы, оставив пышную кудлатую шапку. И, судя по тому, как он все время ерзает и почесывается, – на блохастого пуделя. На нем широкие шорты, а сверху рубашка в клетку. Из нагрудного кармана торчит блокнотик и огрызок карандаша. Уголь я нахожу тоже. Уж не знаю, с какой стати Пит затолкал его в носок, видимо, решил, что это самое надежное место. А возможно, у художников так принято: карандаш за ухо, уголек в носки, акварельные кисточки в собранные в пучок волосы.
Старая консервная банка с грохотом влетает в самую середину прямоугольника, девчачий визг «ГОООЛ» простреливает висок навылет. Пит, как самый ярый болельщик, начинает скакать, размахивать руками и истошно орать. Если бы мне не приходилось зажимать уши руками, я бы его так трахнул об стену, что из глаз посыпались искры, но, боюсь, в этом случае полная глухота до старости мне обеспечена.
Бегство – не самый достойный способ избежать неприятной компании, но я убежден, что вдоволь насладился обществом этой троицы.
– Куда вы дели Кошку? – спрашиваю, когда они, наконец, затихают.
– Никуда, – Пит пожимает узкими почти детскими плечами. – Мы с ней пили кофе, обсуждали устройство вселенной и последние открытия в исследовании темной материи, как вдруг появились близнецы. Я сразу вспомнил, что откопал старые клюшки в прошлую вылазку… кстати, я же тебе не рассказывал?
В его глазах вспыхивает хищный огонек, как у коршуна, заметившего добычу, а значит, у меня есть около секунды, чтобы его остановить, но я не успеваю этого сделать. Пит опережает меня и уже ведет свой исключительно интересный сказ о том, как он ходил в Город, заблудился в пустых кварталах, нарвался на преследователей, жаждущих его отлупасить, ловко от них удрал, а в завершении раздобыл еще и пару клюшек, неизвестно кем брошенных на старой свалке. В это же время Малая хватает меня за руку и тянет поиграть с ней. Ее брат молча стоит у стены, но я все равно воспринимаю его, как часть этой шумной выносной троицы, возможно, от того, что просто не могу отчленить его от Малой и начать воспринимать, как отдельного самого-по-себе существующего человека. Приходящие в Бункер время от времени всегда чрезмерно энергичны в отличие от нас, долгожителей. И этим они нас чертовски утомляют.
