Спасибо, родной мой, за позднюю встречу,
За то, что наш путь Провиденьем отмечен,
За ту необъятность, что кличут любовью,
За то, что играет волна в изголовье
Палатки, затерянной в Ладожских шхерах,
За жизнь без оглядки, прогноза и меры,
За ту красоту, что даётся немногим,
За то, что колёса сжирают дороги.
Пускай вместо роскоши жаркого Крыма
Поля иван-чая проносятся мимо,
Ни пальмы, ни розы – ромашки и клевер,
За то, что любить научил русский север
И жгуче-холодные, чистые воды,
Опасное, страстное чувство свободы
В безлюдных просторах озёр бесконечных,
За чудо-мгновенья, что с нами навечно,
За то, что единым желаньем палимы,
Картину собрать по кусочкам смогли мы.
***
Сны мои – ветки черемух в лицо и роса и сладость
Меда и терпкость вина, и черемух дурман, дурман…
Сны мои – смех твой и легкость моя и радость.
А просыпаясь, слепая, дурная, бреду сквозь туман.
Все я могу – и летать, и любить, и ломать, и строить.
Силу и молодость-счастье-свободу плещу через край.
Избы тушу я плевком. Коня не вопрос успокоить.
Все отдаю по дешевке. Верните потерянный рай.
Есть под землей в моем личном аду заветные точки.
Три остановки метро, где не поздно еще повернуть.
Где вместо общей судьбы я выбрала путь одиночки.
Ложь. А кому теперь лгать? Оба знаем печальную суть.
Здесь на земле столько яблок, что хруст их почти не слышен.
И уж конечно же в каждом – познанья-прозренья сполна.
Я ж обожрусь до икоты пьяных и приторных вишен,
Пусть в голове чудесята-бесята, зато не одна.
Вместо дуэлей, стяжания славы, денег, успеха —
Дом для семьи, к суетным близким любовь до конца, конца…
…А за стеной, стеной… – гром веселого буйного смеха!
Ночью же… теплым касанием от шеи и до крестца…
Луна сквозь сосны в озере плыла.
Смотря на угли, женщина сидела
С лицом совы и со змеиным телом,
С глазами, изгоревшими дотла.
Она варила пищу на костре.
С неловких рук, покрытых волдырями,
Казалось, кожу слизывает пламя,
Светящуюся в лунном серебре.
Она сняла одежду на ветру
И в воду ледяную погрузилась.
Лицо гримасой муки исказилось
От стужи, пробежавшей по нутру.
Она плывет и знает наперед,
Что сменит теплота палящий холод,
Что утолится самый лютый голод,
Ожоги заживут и боль пройдет.
А он не сможет пережить опять
Неотвратимость своего ухода,
Ему теперь дарована свобода
Земную круговерть не повторять.
Она разучится и плакать и жалеть.
И станет звонким смехом заливаться
И яростно другому отдаваться,
И песни дикие, волнующие, петь.
Он понимал, что скоро он умрет.
Не будет для него освобожденья
От горестного, тяжкого мученья,
И Смерть мученье это оборвет.
А ей – растить детей, творить, цвести.
И чувствовать его с собою рядом.
И пеплом сердца своего и пеплом взгляда
Все посыпать, что встретит на пути.
Мы были так красивы и юны!
В тебе – покой натянутой струны,
Я – трепет, щёчки пухлые, наив,
Отныне мир мы делим на двоих.
На тонкий палец не идет кольцо,
И ноги наливаются свинцом,
Но в списке отрицательных примет,
Такой приметы вроде бы как нет.
Мой лёгкий поцелуй неуловим.
Не успевает «птичка» вслед за ним,
Лишь твой обескураженный анфас,
И вот уж гости поздравляют нас.
Порханье платьев и цветов каскад,
Вот выхвачен отца печальный взгляд,
Торжественных костюмов череда.
Объятия сердечней, чем всегда.
И как лучатся будущим глаза!
Его, хвала богам, не предсказать.
Тебе осталось девятнадцать лет…
И я старею без тебя, мой свет.
Порой ты озарял, порой слепил,
Воспоминаний рой и жгуч и мил,
И карточки со мною говорят,
И в зеркало случайный брошен взгляд,
Бесстрастно из зеркальной пустоты
Сказали мне – та девушка не ты.
Любимый, не осталось фотографий.
Сгорел театр. И с ним сгорел твой дом.
Одной из самых лучших эпитафий
Явилась песня, спетая огнем.
Любимый, мы любовь играли плохо.
Фальшивили. И путали слова.
Ты – трагиком в костюме Скомороха.
Я – костюмером на замене Льва.
Но Зритель хочет настоящей крови,
Ему не нужен бутафорский дым.
И трагик умер вдруг на полуслове.
А костюмер костюмы шьет другим.
Как много в этом городе суровом
Случайных мест, где я с тобой жила,
И только дом, что стал семейным кровом,
Сгубив тебя, и сам сгорел дотла.
Бездомность – это тоже лицедейство.
Сгорел костюм, но не доигран акт.
И наше театральное семейство
На небе и земле смеется в такт.
Эй, там, на небе! Все на авансцену!
Вы слышите? Я подаю звонок!
На ваши роли нет у нас замены.
Мы продолжаем с вами диалог.
Сестрица Настасья Филипповна,
Мы чем-то с тобою похожи,
В России твоих прототипов – тьма!
А что ни мужик, то Рогожин!
Он бешен во страсти и в ярости,
Ни заповеди, ни закона,
Без памяти, разума, жалости
Сжигает свои миллионы,
Судьбу свою бросит под ноженьки
И требует, чтобы любила,
И по сердцу – ножиком, ножиком!
Пусть баба почувствует силу!
Душа, содержанкой нечестною,
Над слабою плотью глумится,
Плетётся дорогою крестною,
Советчиков сторонится,
Мечтает о князе – спасителе,
Гоня за порог претендентов,
Живёт он в далёкой обители
Для скорбных умом пациентов.
Мне душу повыжгло усталостью,
Ты носишь тесак, не таяся.
Рогожин! Потешь меня малостью —
Зарежь иль уйди восвояси.
Сон, который приснился усталой женщине в коридоре музыкальной школы за секунду до прекращения звука
…Которого же все-таки любила?
Того, в кого вцепилась, задушила,
Чей огнь своей водою залила,
И воду, свет и воздух отняла,
Прильнувши так, как стелется вьюнок
По стеблю, что один бы выжить смог?
Или другого, от кого бежала,
Почуяв лишь росток слепого жала,
Что насмерть ранит ядом равнодушья,
И, раздирая глотку от удушья,
Обратно свой заталкивала крик,
А бреда зверь все караулил миг,
Чтоб перервать мне глотку наяву?
Но – выжила. Сейчас как все живу.
Как все. Почти. А кто не вспоминает
Свои любови первые и тает
От умиленья пред своею мукой?
А остальные слушают со скукой.
…Считать минуты и копить подарки…
Пережидая дождь в случайной арке,
Дрожащим пальцем колупать известку
И вспоминать – последний раз на «Тоску»…
…Огни. Оркестр. И бархат голубой…
Я знала: то – последний день с тобой.
«Тоска» – сказал ты, взглядом провожая
Девчонку в мини-юбке. Умирая,
Я улыбнулась: «В следующий раз…»
И поперхнулась. Набуханье глаз
Не выдать чтобы, занялась шарфом.
То был последний раз. Как раз потом
Ты и уехал. «Извини, подруга
Не получилось…». До сих пор храню
Записку эту. И спасибо дню,
Когда меня ты выдернул из круга
На дискотеке. Обменялись взглядом:
«Спасибо, что ты есть, и что ты рядом».
Ты спас меня, гривастый рыжий зверь!
Одним пинком в каморке выбив дверь,
Где от любви я скрылась несчастливой.
Мой вихрь! Мой смерч! Мой зверь с лохматой гривой!
И, к изумленью зрителей, ручным
Котенком лег, урча, к ногам моим.
Тебя хватило ровно на полгода.
