Серым октябрьским днем 1941 года по вязкой болотистой равнине с редкими деревьями и мелким кустарником идут оборванные, усталые, измученные окруженцы, не дожидаясь отставших и не успевая хоронить умерших от ран. Слышится мерное чавкание грязи под ногами да редкие фразы, сказанные сиплыми, севшими от голода и усталости голосами:
– Куда идем-то?
– Говорят, к Гжатску пробираемся… Там вроде основные части…
– А как не фриц? Кто его ждал на Угре? А он вот, тут как тут!
– Генерала убило…
– Что генерала! Считай, дивизии как не бывало…
В пасмурном небе раскатывается гул самолетов.
– Воздух! – кричит паренек в шинели с двумя кубарями в петлицах. Окруженцы валятся на землю, но вместо бомб из облаков сыплются большие белые хлопья. Молоденький лейтенант вскакивает с пистолетом в руке:
– Не подбирать! Не читать!
– Да мы же на цигарки! – добродушно сипит пожилой красноармеец, устраиваясь поудобнее спиной к деревцу с листовкой в одной руке, а другой доставая кисет.
Лейтенант подбегает к старослужащему:
– Отставить! Под трибунал пойдешь!
Тот отвечает тоже криком:
– А где он, твой трибунал, ети твою мать? Где?! Просрали вы со своими трибуналами Россию!
– Что?! Вражеская агитация? Да за это по законам военного времени!..
– Пусть по этим законам ответят те, кто полстраны фрицу отдали!
– Да я тебя!.. Да ты у меня!.. – Лейтенант поднимает руку с пистолетом. – Встать!
Старослужащий, вдруг разом посерев лицом, медленно поднимается на ставшие непослушными ноги. Гремит выстрел, и тут же, словно это была команда кому-то, за спиной красноармейца раздается взрыв, и пожилой солдат падает с листовкой в побелевших от напряжения грубых пальцах.
Затемнение. Тонкие пальцы бережно расправляют листовку с аккуратно напечатанным текстом: «Командиры и бойцы Красной Армии! Ваше положение безнадежно. Ваша борьба бесполезна. Торопитесь! В случае перехода на немецкую сторону Вам будет оказан надлежащий прием и обеспечено равноправное место в дружной семье народов новой Германии без жидов, большевиков и капиталистов.
Смерть
Сталина
Спасет
Россию!»
Бойко молотя воду плицами, по узкому и извилистому в этих местах участку великой русской реки, у подножия высоких отвесных скал, торопится вниз по течению, на север, к большому сибирскому городу, пассажирский пароход «Лазарь Каганович». В трюме на полках и на полу, в проходах, на корме, на верхней палубе, перед самой рубкой на деревянных скамейках, расставленных вдоль поручней, спят пассажиры – колхозники, сумевшие, кто на время, а кто и навсегда, вырваться из деревни. Лишь один из пассажиров не спит – молоденькая девушка в тесном пальто и темной косынке на тугих косах. Она сидит на скамейке, у ног фанерный чемодан, и все всматривается, всматривается вдаль, но впереди, как и по сторонам, тоже берег, и девушке непонятно, как это пароход пойдет дальше, он же упрется в скалы? Но пароход делает медленный поворот, и берега раздвигаются, открывая новый плес, и девушке кажется, что так будет длиться бесконечно и она никогда не приедет в большой город, где ее ждет новая жизнь. Какая она будет, эта жизнь? Какие люди ей встретятся, добрые или злые? Она верит, что добрые, ведь это город, тот мир, про который говорила ее мама, провожая возле дома: «Мир, Маруся, – он не без добрых людей, совсем пропасть не дадут!»
Но вот наконец после одного из поворотов открылся далеко впереди город по обеим сторонам реки; приближается, растет прямо на глазах железнодорожный мост, по которому идет настоящий паровоз с вагонами, и Маруся, шевеля губами и радостно блестя глазами, считает вагоны: «Тридцать шесть, тридцать семь…» Когда проплывали с огромной скоростью под мостом, паровозов и вагонов уже не было, но Маруся все равно сжалась и глаза зажмурила от страха: вдруг сейчас мост упадет прямо на нее?
На левом от парохода берегу сразу за мостом стоят на берегу новенькие комбайны, и Маруся с радостью узнала своего «Сталинца», на таком прошлым летом она работала помощником штурвального.
Ниже по реке, перед самой пристанью, оказался еще один мост, понтонный, но сейчас, ранним утром, он разведен для прохода пароходов и барж. Миновали его, и в это время над правым берегом, над голыми бурыми сопками, поднялось рыжее солнце, большое и теплое, как каравай, испеченный добрыми мамиными руками.
Пассажиры уже поднялись, собрались, переставили поближе к выходу сундуки, мешки, корзины, тюки и котомки; перед швартовкой пароход гудит как улей.
Маруся не торопилась выходить, она все стояла и смотрела с верхней палубы на встречающих, толпившихся на дебаркадере, и наконец увидела, узнала:
– Дядя Петя!
– Маруся!
Огромный человек в форменной фуражке прорвался, смяв встречных, на пароход, на верхнюю палубу, и вот уже обнимает, тискает Марусю, гудит восторженно:
– Ну слава богу, радость моя! А то ведь нас могут увести сегодня в рейс.
– На Север?
– На Север, родная, на север. Но ты его не бойся, Север – он теплый!
– Я с вами, дядя Петя, ничего не боюсь!
– Ты же наша, Дворкина, а Дворкины ничего не боятся!
Дворкин берет чемодан, и они сходят на дебаркадер, а потом по трапу на берег, пристроившись в хвост многоголовой и многоголосой очереди.
– Как мама? – кричит Дворкин.
– Ей будет тяжело без меня. Я даже не хотела ехать…
– Как так? Ведь все вроде решили.
– Она прямо силой заставила…
– Жалко Наталью, да при ней малец остается, все не одна. А тебе так и так надо из деревни выбираться, да и мне помощница нужна. Свой человек – это как третья рука!
– Дядя Петя, мы сейчас куда?
– На лихтер! Устроишься, чаю попьем и – в кадры. Я уж там все решил. – Подмигивает Марусе. – Дворкин дело знает туго!
– Ой, дядя Петя, какой ты! – Маруся приподнимается на цыпочки и чмокает Дворкина в щеку.
Дворкин растроганно моргает повлажневшими глазами.
– Эх, Маруся! Как ты на мать свою похожа в молодости! Прямо одно лицо!
Маруся лукаво улыбается:
– Она мне кое-что рассказывала, как ты… ухаживал за ней.
– Ухаживал… Не то слово! А она вот папку твоего выбрала, брата моего… покойного.
Грустно умолкает. Но у Маруси скорбь по отцу прошла, притупилась, он – где-то там, далеко-далеко в прошлом, а она – здесь, ей жить, радоваться, ждать свое счастье.
* * *
А совсем рядом, на втором этаже дебаркадера, в комнате отдыха транзитных пассажиров, разбуженные пароходом, лежат на своих кроватях под чистыми казенными простынями Дима и Андрей.
– Выспался? – спрашивает Андрей.
– Спал – как убитый. Как в детстве, когда набегаешься за день… И так хорошо тут: вода плещется, пристань наша покачивается.
– Эта пристань называется – дебаркадер.
Дима задумчиво повторяет на французский манер:
