Предисловие: из военного недавнего
Ина Павловна Кузнецова врач, доктор медицинских наук. В 1945 году сразу после окончания 1-го Московского мединститута получила направление на работу в лагерь для военнопленных в Рязанской области. Позже опубликовала книгу воспоминаний «Зона милосердия», где приводит следующий случай.
«В одной партии поступивших из лагеря был больной, 35-летний внешне крепкий и красивый мужчина. Он резко контрастировал с остальными «полуживыми» больными. В сопровождающей медицинской документации стояло: «Диагноз – бессонница, не спит 15 дней».
Больного поместили в одно из терапевтических отделений. Он был совершенно спокоен, никаких жалоб, кроме невозможности заснуть, не предъявлял. Невропатолог Мюллер – Хегеман (из пленных) поставил диагноз что-то вроде нервного раcстройства или переутомления и начал лечение. В течение нескольких дней на утренней конференции дежурный врач докладывал, что больной не спит. Собрали консилиум, добавили каких-то лекарств.
Примерно через месяц после его поступления я, как дежурный врач, делала обычный вечерний обход.
И тут я увидела его впервые. Он был адекватен, правильно отвечал на вопросы. К этому времени он уже спал по три часа за ночь и жалоб не предъявлял. Очень удивился моему немецкому языку. Ему явно захотелось поговорить с русским доктором. Начал рассказ о себе скороговоркой, торопясь, с постепенно нарастающим волнением. Ему 35 лет, он инженер, женат, имеет сына, о семье ничего не знает, на войне более 4 лет, в плен попал под Сталинградом. Это слово он произнес очень четко, без акцента.
Я прервала его, сказав, что должна продолжать обход, пообещала непременно зайти на днях, чтобы дослушать его рассказ. И ушла.
Меня позвали к нему в половине четвертого утра. По словам сестры, он после моего ухода долго лежал тихо, казалось, что задремал. Прошло несколько часов. Вдруг – очнулся, позвал сестру и почти приказным тоном сказал:
– Пригласите ко мне доктора, который говорит по – немецки!
Сестра ответила, что не видит в этом необходимости. Он раздраженно поднял голос – начал кричать, настаивать на своем.
В госпитале никогда ничего подобного не случалось. Сестра с испугом прибежала ко мне.
Когда я вошла в палату, внешне он казался спокойным. И вдруг:
– Доктор, вы русская? – тон звучал как допрос.
Машинально я ответила: «Да». Он посмотрел мне прямо в глаза:
– Я хочу рассказать вам про Сталинград. Вы еще молоды, этого не знаете, – он уже говорил громко и возбужденно, – мой рассказ вы передадите внукам!
Это уже был почти крик. Уговоры были бесполезны. Он слышал только себя. Распорядившись сделать повторный успокоительный укол, который он, кстати, даже не заметил, я села к его постели. Двое больных на соседних койках боязливо выглядывали из-под одеяла.
То, что больной выкрикивал, «выбрасывал» из своей груди, из своего разрывающегося сердца – передать невозможно. Его бледное лицо покрылось
красными пятнами. Широко раскрытые, с пугающим блеском глаза ничего не видели вокруг. Он весь был снова там, где с неба сплошным, не прекращающимся потоком лилось пламя, где таким же непрерывным потоком лилась кровь. Она смешивалась с землей, и, принимая огонь, воспламенялась сама. Свистящее и бушующее пламя сливалось со стоном и скрежетом металла. Людей словно не существовало. Действовали могучие злые чудовища. Совершенно очевидно, что человек не может создать подобное.
Все вместе взятое: метущийся человек с горящими глазами, ярко нарисованная им картина, ощущение мистического ужаса, который я испытывала, слушая и представляя это, лишало действительность реальности. Больной вскочил с постели, продолжая с жаром жестикулировать, а я мучительно думала:
– Ну когда же наконец, подействует лекарство? Должно же оно подействовать.
Ошеломленная сестра, машинально ухватившись за спинку кровати, приоткрыв рот, застыла в этой позе.
Через полчаса голос больного стал терять свою силу, между словами появились длинные паузы. Взор погас, голос перешел на шепот и затих.
Вдруг он вздрогнул и, взглянув мне в глаза, совершенно отчетливо, словно в раздумье, спокойно произнес:
– А почему среди всего этого уцелел я – понять невозможно.
Затем голова его упала на подушку, и наступила тишина. Пульс был ровный, давление нормальное, на лице – печать спокойствия. Он спал.
Я отправилась в свой корпус.
Как я узнала потом, к середине следующего дня больной перестал узнавать окружающих, вскоре потерял сознание и умер.
О Сталинградском сражении сняты сотни километров документальных и игровых лент, написаны бесчисленные тома художественной литературы и научных исследований. Прочитав сотни страниц и пересмотрев километры кинолент, я осмелюсь утверждать: ни одному художнику, писателю или ученому не удалось воспроизвести этого адского переплетения столь же ярко и ошеломительно, как это сделал полусумашедший немецкий солдат в ночь моего незабываемого дежурства».
Реальность войны откровенна. Опыт войны в полном своем объеме непередаваем обычными человеческими средствами. Историки спорят. Политические проходимцы пользуются. Ветераны скептически относятся к попыткам художественной реконструкции, сами предпочитают молчать, одергивают уж совсем завравшихся «очевидцев».
Ветераны уходят, и народ понемногу собирается опять воевать.
Гомер свидетель, он первый достоверно написал о войне и мире. О манифестации убийственной ненависти и о чудовищах, вызванных ненавистью, преследующих и планомерно убивающих, всякого человека, возвращающегося с войны. Мы прочитаем его произведения в доступных перевода Гнедича и Жуковского; для наших целей этого будет достаточно. И сначала будет война.
I. РАСПРЯ
«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына»
Героическое сознание не требует особого представления русскоязычному читателю. Герои Советского Союза, орденоносцы Славы, чуть раньше Георгиевские кавалеры – соответствующие люди у нас в ходу, на виду, чуть ли не в ближайшем окружении. Раскатный голос Левитана и сейчас способен остановить пеструю столичную толпу. «Вероломное нападение… Упорные бои… Проявленные мужество и героизм… Пал смертью храбрых». Вес и ритм этих слов живо окликают моего соотечественника на рубеже тысячелетий, ибо война, так или иначе, остается грозной близкой стихией, реалией нашего бытия, – это Бездна, которая всегда под ногами.
Имя Ахилла, кстати, также на слуху. Ахиллов бег, Ахиллово сухожилие, Ахиллес-стайер, в изнеможении преследующий неторопливую философическую черепаху. Язык помнит эти сюжеты, потом на Украине (в Украине) до сих пор откапывают монеты, расписные черепки, даже статуэтки, изображающие древнего героя. Так что он тоже наш, почти что русский, этот грек-язычник. Наши предки все были язычниками, весьма воинственными, «шороху наводили» в самом Константинополе. Потому «песнь богини» нас не коробит. «Да, мы умеем воевать». Было бы за что. Хорошо, когда есть за что сразиться с неприятелем, так это встряхнуться, подобраться, да и двинуть в ненавистную рожу, в харю, в башку… По почкам, по печени… И еще в пах, конечно! «Пусть ярость благородная вскипает как волна!» Впрочем, когда дойдет до дела, то и неблагородная, тоже.
