«Проснись, Лёня, приехали, уже Пески», – отец легонько потряс мальчика за плечо, но тот не сумел разомкнуть глаз. Дорожная тряска убаюкала его, долгое ожидание Песков внезапно сменилось усталостью, и он крепко уснул, сидя в машине. Неожиданно голос отца перебил другой, незнакомый и негромкий: «Не буди его, неси уж так…»
…Всё это было вчера, а нынче Лёнька, едва проснувшись, откинул одеяло и тут же испуганно замер. Одеяло было вовсе не его – сплошь обшитое разноцветными лоскутами и оттого похожее на детскую мозаику. «Да ведь я же у бабушки!» – вспомнил мальчик и с любопытством оглядел незнакомую комнату. Удивительного в ней было ещё много. Ну, во-первых, стена. Внизу она казалась каменной, а сверху деревянной, и в деревянной этой части виднелся проход куда-то, задёрнутый занавеской. К стене приделана была лесенка, и Лёнька, спрыгнув с кровати, вскарабкался по ней. Он отдёрнул занавеску, прополз в сумраке по холодному камню и… высунул голову в кухню. Тут Лёнька понял, что странная толстая стена – на самом деле печь, наподобие той, которая катала Емелю по щучьему веленью, по его хотенью.
Глянув вниз, Лёнька увидел большой неуклюжий стол, застланный клеёнкой. На ней уже нельзя было рассмотреть рисунка, зато темнели многочисленные круги – следы от посуды. Здесь и теперь под пожелтевшей газетой прятался какой-то горшок. Возле окна стояла длинная деревянная лавка. На одном её краю поблёскивало ведро с водой, на другом дремал дымчатый кот. Около входной двери красовался огромный, обитый железом и покрытый чем-то тоже лоскутным сундук. Он был старый, но вид имел такой могучий, прямо-таки былинный, что Лёнька долго не мог оторвать глаз от него. И замок на сундуке висел большой, похожий на конскую подкову. Лёньке захотелось подойти поближе.
Для этого ему пришлось вернуться назад, но дверь из Лёнькиной спальни вела не в кухню, а в большую комнату. Мальчик догадался, что это бабушкина гостиная, однако рассмотреть ничего не успел: едва он вошёл в комнату, как над его головой громко стали бить настенные часы. При каждом ударе одна гиря часов заметно опускалась. Лёнька подставил ладонь под тяжёлую лаковую шишку, и вскоре та холодно коснулась его руки. Потом часы умолкли, и опять стало очень тихо. Лёнька вспомнил про бабушку и отца. Дом казался ему совершенно пустым.
Мальчик не стал больше ничего рассматривать, по домотканной дорожке прошлёпал в кухню, а оттуда – через полумрак коридора – на крыльцо. Солнце сразу ослепило Лёньку, хлынув на него со всех сторон так, что он зажмурился. Тогда солнечные лучики заиграли на его белёсых ресницах, и Лёнька различал через них то радугу, то жёлтые блики… И в этих бликах, плясавших на её платье и лице, шла к дому бабушка и несла коромысло с вёдрами. Лёньке даже показалось, что она не шла, а как бы плыла над землёй, потому что шагов её он не угадывал. Длинный подол бабушкиного платья почти не колыхался, и ни одна хрустальная капелька не пролилась из тяжёлых ведер.
– Что же ты, милый, выскочил босиком? – спросила она Лёньку. – Ведь роса по утрам студёная…
Бабушка так же плавно поднялась на крыльцо, повернула коромысло и, пройдя с ним в коридор, легко опустила вёдра на лавку.
– Как спалось, внучек?
– Хорошо, – ответил Лёнька, – а папа где?
– Уехал твой папа, велел тебя поцеловать, – засмеялась бабушка и обняла Лёньку.
– Как уехал? – испуганно переспросил тот. – И мне ничего не сказал…
– Да ведь ты спал крепко, – ответила бабушка. – Я и упросила тебя не будить.
Лёнька знал, что его отцу надо срочно возвращаться, и всё-таки растерялся. Впервые мальчик остался один, без родителей. Бабушка смотрела на него сочувственно.
– Не горюй, внучек, – ласково сказала она. – Сейчас мы с тобой самовар поставим, попробуешь нашего деревенского чайку.
Она достала с печки небольшой, но очень пузатый грязно-жёлтый самовар, сняла крышку, чтобы залить воды, и тут Лёнька заметил в самоваре какую-то трубу.
– Что это? – спросил он.
– А, – засмеялась бабушка, – не понятно, в городе, небось, таких самоваров и нету, там всё электрические. А этот угольками греется. Сейчас посмотришь.
Она закрыла крышку, из-под шестка вынула загнутую трубу, всё это собрала так, что самовар оказался прилаженным к печке. Потом приоткрыла трубу над ним и стала бросать внутрь горящую бумагу и чурочки. Вскоре толстопузый заурчал и загудел. Лёнька догадался, что внутри трубы бушевало пламя. Если оно слабело, бабушка приоткрывала трубу и подбрасывала чурочек. Тогда из самоварного брюха вырывалось в комнату белое колесо дыма, устремлялось вверх и исчезало в печи. Лёнька смотрел на бабушкино колдовство, открыв рот. Когда хлопнула входная дверь, он даже не оглянулся.
– Здрасьте вам! – раздался звучный женский голос.
У порога, подперев толстые бока, стояла дородная старуха, а из-за её плеча выглядывала чья-то седая бородка.
– А-а, – обрадовалась бабушка, – вот и соседи пожаловали… А мы с внучком чаёвничать собрались. Это, Лёнь, Пелагея Кузьминична да Федор Акимович пришли к нам. Проходите, проходите, гостюшки. Нас тут, Лёня, в деревне совсем мало осталось – три дома всего да дачники. Так что мы, старожилы, здесь вроде родных.
Улучив момент, дед выскочил из-за широкой хозяйкиной спины.
– Здравствуй, Лёня, я тебя давно жду-поджидаю! – радостно воскликнул он. – Сам видишь, с бабками этими какое дело? А мы с тобой завтра в лес пойдём! Ты лес-то любишь?
– Погоди ты, заполошный, со своим лесом, дай хоть поесть добрым людям! – досадливо одёрнула деда Пелагея и стала подвигаться к столу.
– Самовар сломался! – ахнул вдруг Лёнька.
Про самовар и в самом деле забыли, и он рассерженно фыркал во все стороны кипятком.
– Ах ты господи, убежал ведь! – спохватилась бабушка.
Она бросилась заливать самовар водой, а кухня между тем наполнялась дымом. Лёнька вовсю таращил глаза по сторонам.
– Кто убежал? Самовар? Куда убежал?
– Да ты давай скорее дверь держи, – посоветовал Лёньке дед, – а то после не догонишь!..
Голос у деда был молодой и звонкий, а в глазах притаилась лукавинка. Лёнька ему не поверил и лишь на месте поерзал.
Тогда дед снял картуз с головы и, скомкав, сунул его в карман брюк. Брюки у него были просторные, снизу аккуратно заправленные в сапоги, а рубаху заменяла выцветшая военная гимнастёрка, подпоясанная вместо ремня широкой тесьмой. Дед слегка пригладил жидкие волосы, потеребил бородку и словно невзначай вынул из-за пазухи небольшой игольчатый шар.
– Ну, ежели ты такой серьезный, то вот тебе от меня подарок, – и он положил шар перед Лёнькой.
Не успел тот и руки протянуть, как шар сам собой стал разворачиваться и вдруг высунул из-под иголок остренькую мордочку.
