Я заметила его в первый же день, в день приезда. Ничем особенным он не выделялся – в смысле внешности или одежды. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, худощавый… И всё, пожалуй. Не совсем, нет. Его лицо… какое-то не наше. Не знаю.
Женщина рядом. Совсем обычная. Невысокая, полная, всё время улыбается. А он словно отстранён от неё… от всех.
Потом, через несколько, дней я снова его увидела.
Я сидела за столиком кафе в саду – мы с мужем обнаружили, что здесь замечательно готовят кофе по-восточному. Сидела одна – муж уехал на три дня в горы. Их отвезут к перевалу, который они преодолеют, и спустятся сперва на лыжах, а после – верхом на лошадях, назад к морю.
Я осталась по двум причинам: не переношу горных серпантинов и отсутствия элементарных удобств.
Этот поход входил в программу путёвки, и муж предвкушал его заранее. Когда я сообщила, что остаюсь, он готов был пожертвовать удовольствием, и мне стоило больших трудов уговорить его отправиться без меня.
И вот я сижу с чашкой кофе и смотрю на улицу, где начинается карнавал по случаю дней города, который продлится неделю.
Народ подтягивался к решётчатой ограде сада, и вскоре я видела одни только спины. От нечего делать я оглянулась по сторонам. Тогда-то я и заметила его.
Он сидел через два столика от меня и тоже потягивал кофе. И тоже один. Вероятно, поджидал жену, отправившуюся за покупками. Его лицо было обращено ко мне, но за зеркальными стёклами очков не было видно глаз. Я отвернулась.
Меня тянуло снова посмотреть в его сторону. Я выждала и, как бы ища кого-то, скользнула взглядом по нему.
Я надеялась, что он уже не один. Но он по-прежнему сидел в одиночестве. Точнее, рядом расположились два парня с бокалами пива, но жены не было.
Он поставил чашку. Снял очки и посмотрел на меня. Взгляд был прямым и словно немым: он ничего не выражал – ни вопроса, ни приветствия. Если бы он улыбнулся, я бы ответила, а так…
Я смутилась и не знала, как себя вести. Всё, что подсказывало мне моё неискушённое в вопросах отношений с посторонними мужчинами воображение, это не дать ему догадаться, что он меня каким-либо образом потревожил. Я посмотрела в чашку, сделала последний глоток и поднялась с места.
За решёткой и перед ней началось оживление, послышались звуки марша. Я подошла поближе, мне уступили место.
В конце улицы показалась колонна марширующих барабанщиц. Они были в нарядных костюмах, все как на подбор – стройные, упругие какие-то, хорошенькие улыбающиеся мордашки – и выделывали своими палочками замысловатые движения, извлекая из узких сверкающих барабанов сложные ритмические пассажи. Это завораживало.
Сзади перестали толкаться и давить. Я заметила две мужских руки, опиравшихся на прутья решётки по сторонам от меня: смуглая кожа, густые волосы на запястьях и широкие рукава рубахи в знакомых ярко-синих пальмах.
Повернув голову, я поймала устремлённый на меня всё тот же немой взгляд.
Мне ничего не оставалось, как продолжить наблюдать за происходящим. Но интерес к уличному действу был потерян.
А по мостовой уже двигался цирк: акробаты, жонглёры, дрессировщики с животными – всё это ярко и шумно. Народ бурно выражал восторг. Мой добровольный телохранитель видимо больше не в силах был сдерживать натиск любопытных, я почувствовала спиной его тело: мышцы груди, живот, бёдра, колени. Его кофейное дыхание на своём плече.
Это привело меня в смятение. Спокойную, выдержанную женщину приводило в смятение нечто совершенно непонятное… Этого не может быть, просто потому, что этого не может быть никогда. Во всяком случае, никогда не было прежде. Поэтому, что с этим делать, я не знала.
В голове всплыл разговор с дочерью, который произошёл у нас несколько месяцев назад. Даже не всплыл, он постоянно крутился в моей голове. Но сейчас мне показалось, что тема его как-то перекликается с ситуацией…
Часть зрителей потянулась за процессией, другие возвращались за столики. Мы остались одни – он и я. Я повернулась к нему лицом. Он опустил руки и отступил. Мы медленно пошли вдоль ограды к выходу.
Есть только здесь и сейчас, говорила дочь.
Здесь, в маленьком южном городке, утопавшем в цветах и дивных пряных ароматах буйной растительности, устремлённом узкими улочками с зелёных гор к синему морю, сейчас было лето, середина июля, полдень. И я рядом с незнакомым мужчиной.
Я не испытывала ни обычных для меня переживаний по поводу затянувшихся пауз, ни необходимости что-либо объяснять. Я постаралась «быть прозрачной». Это тоже цитата из моей дочери.
– Где ваша жена? – Вопрос прозвучал неожиданно. Я словно услышала его со стороны.
– Там же, где и ваш муж. – У моего спутника был низкий голос. Очень подходящий к его внешности, подумала я.
– Откуда вы знаете, где мой муж? – Я посмотрела на него.
Он словно ждал, когда я повернусь, и тут же накрыл меня своим взглядом.
– Я провожал их сегодня утром.
– Правда?.. А я не нашла в себе сил встать в пять часов…
– Вы не любите раннее утро?
– О, нет. Не представляю, что могло бы заставить меня встать раньше девяти утра… кроме трудовой дисциплины.
– А рассвет над морем?
– Я люблю только закаты… В любой точке горизонта.
– Вы только поэтому не поехали с мужем в горы?
– Не только. Я не люблю гор.
– А море?
– Море я предпочитаю всему на свете.
– И карнавалу?
– В первую очередь. Карнавалы и цирк я даже в детстве не любила.
– Тогда, может быть, пойдём на море?
– С удовольствием.
– На городской пляж или на дикий?
– Я не знаю пока диких пляжей, мы здесь впервые.
– Это не близко.
– Я хороший ходок и никуда спешу.
***
Мы шли почти молча – трудно было разговаривать, пробираясь по узким скалистым тропам – и минут через тридцать вышли к небольшой лагуне: крутые серые берега, жёлтый песок и множество кустов, торчащих из расселин.
– Осколок рая. Возможно, один из последних. – Сказал мой спутник.
– Очень похоже, – сказала я.
Я попросила его дать мне возможность переодеться в купальник.
Он сказал, что в раю не носят купальников, и вообще, море и солнце нужно принимать в обнажённом виде.
– Я ещё не настолько свободна, – сказала я и добавила: – Увы.
– Ваше увы вселяет оптимизм. – Он посмотрел на меня и впервые открыто улыбнулся.
– Моя дочь сказала бы то же самое.
– Ваша дочь воспитывает вас в духе отказа от условностей и прочей чепухи, мешающей жить здесь и сейчас?
– Откуда вы?..
Моё лицо, вероятно, отразило неподдельное удивление.
Он засмеялся.
– У меня есть сын. Ему двадцать два.
Я тоже засмеялась:
– Моей двадцать пять.
Было легко и хорошо. Его взгляд, смягчённый улыбкой, стал понятней.
Мы долго плавали, потом лежали на солнце. Мы почти не разговаривали. И в этом тоже не было ни неловкости, ни напряжения.
