Эдик придвинул кресло к кровати, на которой с закрытыми глазами лежал его умирающий друг. То, что он умирает, сомнений не вызывало. Слишком очевидно об этом говорил внешний вид больного. Перед ним лежал почти что скелет, а не Лёвка. Лучик солнечного света проникнул сквозь щелку жалюзи и скользнул по его лицу. Веко дрогнуло, и Лёва настороженно приоткрыл один глаз. Потом, неспешна, второй. Увидев Эдика, он улыбнулся уголками губ и выдохнул из себя остатки дневного нездорового сна.
– Ну, привет, дорогой! Как добрался, сложностей не было? Я просил, чтобы ты был внимательным. За тобой никто не увязался? – голос Лёвы был каким-то совсем слабым.
Эдик, не меняя выражения лица, в свою очередь задал встречный вопрос:
– К чему вся эта Агатовщина вместе с Кристиновщиной, от кого ты конспирируешься, Лёва? Тебя что – Интерпол разыскивает? Я-то здесь каким боком?
– Если бы Интерпол…, – Лёва подмигнул сам себе левым глазом. Дурацкая привычка. – Тут всё серьёзней. Послушай меня внимательно. Мне в этом деле без тебя не обойтись и…
Эдик усмехнулся и перебил говорящего:
– Почему ты обращаешься ко мне, Лёва. Мы уже давно не школьные приятели. Ты вырос слишком большим, чтобы обращаться за помощью ко мне. Я что-то не припомню, чтобы ты вспоминал школьные годы и нашу дружбу, когда положил в карман первый миллион. Кстати, не без помощи меня заработанный. Что скажешь, дружок? – речь старого друга была наполнена сарказмом и непрощёнными обидами.
Лёва невесело усмехнулся, с трудом приподнялся на кровати и достал из кармана куртки, висящей на спинке прикроватного больничного стула, сберкнижку старого, ещё советского, образца и протянул Эдику. Тот неспеша взял её в руки. На первой и единственной использованной странице с указанием даты – 17 июля 1991-го года стояла сумма сто пятьдесят тысяч рублей. Книжка была выдана сберкассой номер семьдесят шесть калининского района на имя Эдуарда Борисовича Литмана.
– Я положил на твоё имя сто пятьдесят тысяч ещё до того, как закончилась та сделка, – отчётливо и с ударением на сумме проговорил Лёва, – и хотел сделать тебе подарок на день рождения. Но ты же помнишь, во что превратились те советские рубли уже осенью. Так что извини, дружок, – Лёва улыбнулся болезненной слабой улыбкой.
Друг улыбнулся в ответ. Напряжение спало. Эдик поудобнее устроился в кресле у постели и пробурчал примирительно:
– Ладно, рассказывай, зачем я тебе понадобился.
Весна 1958 года была тёплой, и форточки во всех палатах больницы были открыты настежь. Молодая женщина, держась обеими руками за живот, заполненный до отказа разросшимся в нём плодом, перебирала ногами по коридору в поисках медсестры. Медсестры нигде не было. Наверное, прилегла вздремнуть где-нибудь в закутке. Стрелки часов, висящих над кабинетом главного врача родильного отделения больницы имени Карла Маркса, завершали свой круг, догоняя друг дружку. Они стремились к тому, чтобы соединиться в крайней верхней точке циферблата. Это означало, что приближается полночь и скоро наступит двадцать первое апреля 1958 года. Прямо перед женщиной из бокового прохода справа выскочила чёрная кошка и, не останавливаясь, пересекла коридор в направлении пожарного выхода.
– «Стоп! Дальше идти нельзя! Чёрная кошка – это не к добру. Да где же медсестра?.. Я сейчас рожу, а она где-то бродит… Ой, мама…, – женщина растерянно оглянулась и опять увидела ту же кошку, не сводящую с неё взгляда своих янтарных глаз. Кончик хвоста ночной странницы едва подрагивал, а уши настороженно торчали вертикально вверх как две антенны. Таких глаз у кошек до этого роженица никогда раньше не видела.
– Надо же, не даром людская молва их не жалует. Смотрит глазами какого-то ужасного демона. Даже как-то не по себе…, – женщина не успела закончить мысль, потому что в этот момент внизу живота образовалась резкая боль и она закричала:
– Помогите…, рожа-а-а-ю…».
Полусонная медсестра выскочила из процедурного кабинета и подбежала к рожающей прямо на полу больничного коридора молодой женщине. Часы пробили полночь, и одновременно с их боем раздался вопль младенца, оповестивший мир, что он пришёл в него с серьёзными намерениями в нём набедокурить и повеселиться. Зависшие над городом звёзды замерли в недоумении и несколько мгновений не мерцали. Им было не понятно, кому из двух созвездий отдать предпочтение в определении судьбы новорождённого: Овну или Тельцу? Они так ни к чему и не пришли, оставив младенца на попечение обоих знаков зодиака. Датой рождения ребёнка назвали двадцатое апреля, хотя никто точно сказать не мог, а вдруг это было уже двадцать первое? Кошка удовлетворённо мяукнула, сверкнула своими янтарными глазами и с достоинством удалилась.
Женщину, родившую мальчика, звали Октябрина и было ей всего двадцать лет от роду. Мальчонку же она назвала Лёвой. Она верила в то, что такое имя поможет ему на жизненном пути так же, как ей всегда помогало её собственное. Рождение Лёвушки Октябрина воспринимала, как счастливейшее событие её жизни. Она никогда не сожалела о том, что «согрешила» с женатым, которого очень сильно любила. То, что сын рос без отца, её тоже не очень расстраивало. Ей хватало того, что в Лёвушке она видела отражение возлюбленного, которого навсегда и безвозвратно потеряла за три месяца до рождения их сына. История этой любви была бы достойна экранизации, если бы не то обстоятельство, что Наум Борисович – отец Лёвушки и щедрый купец по замашкам – сел в тюрьму за расхищение социалистической собственности не то чтобы в крупных, но в огромных размерах.
Лёва родился в то время, когда в космос летали спутники и собаки и ежемесячно взрывались атомные и водородные бомбы по разные стороны океана, мощью взрывов доказывая преимущества одной политической системы над другой. Один за другим в разных странах происходили военные перевороты от чёрно-коричневой до ярко красной окраски. Одна Куба чего стоила! Неустойчивое и неуступчивое было время. Когда Лёвушке исполнилось десять лет, у него уже были две мечты. Он мечтал, что когда вырастет, то пойдёт работать на фабрику мороженого и будет есть своё любимое эскимо на палочке когда захочется. И чтобы было много, а лучше, чтобы вообще не заканчивалось. Ещё он мечтал, наслушавшись раннего Высоцкого, что станет альпинистом и когда-нибудь залезет на гору Казбек. Гора была нарисована на пачке с папиросами, которые курил мамин «друг». Он приходил к маме по субботам, как говорила мама – для здоровья, а папиросы так и назывались – «Казбек».
