Когда Алик Атаев играл на гитаре, это было так органично и талантливо, что, казалось, будто он с гитарой родился.
Во всяком случае, можно было не сомневаться в том, что он получил профессиональное музыкальное образование.
Но сам Алик утверждал, что играть его научили в тюремной камере при помощи картонного грифа с нарисованными струнами.
Но его слова принимали за обычный лагерный трёп. И только те, кто хорошо знал Алика, верили его рассказу. Парнем он был правильным и с понятием.
В карты он играл так же виртуозно и талантливо, как и на гитаре. И карты неплохо кормили его весь немалый и нелёгкий срок.
Сидеть ему из червонца оставалось ещё два года, и он в свои тридцать лет очень не хотел снова возвращаться в лагерь.
Но, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал, что умения играть на гитаре и в карты недостаточно для того, чтобы вписаться в нормальную человеческую жизнь.
Тем не менее, он планировал жениться и продолжать зарабатывать деньги игрой в карты. Никакого иного способа иметь достаточно денег он не знал.
Однако, глядя на его приморенный каторжанский вид, не очень верилось, что на воле найдутся охотники садиться с ним за стол.
Его неприличная худоба, сутулость и босяцкие манеры вряд ли могли вызвать доверие у лиц далёких от лагерного быта.
Это понимал и он сам, а потому всё чаще и чаще заводил разговор о воле.
И вот однажды, в ответ на жалобы Алика, Юра Селиверстов пошутил:
– А давай, Алик, за оставшиеся два года я сделаю из тебя спортсмена, а Марк тебя натаскает так, что ты превратишься в самого гнилого и паршивого интеллигента.
Присутствующие при разговоре весело рассмеялись, и только Алик отнёсся к этому со всей серьёзностью.
Вечером он дождался меня в секции и попросил взяться за его образование и воспитание.
Он обещал делать всё, что я буду требовать.
– Ну, ты же не хочешь, чтобы я снова чалился по зонам? – закончил он разговор.
Этого я точно не хотел.
Я достал из тумбочки томик Шекспира и загнул страницу, на которой был знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть» в переводе Лозинского:
– Если завтра расскажешь наизусть, то, считай, договорились.
Назавтра к вечеру Алик без запинки продекламировал заданное и получил от меня задание выучить «А снег повалится…» Евтушенко.
Наверное, необходимость уметь быстро считать при игре в карты так развила его память, что к следующему вечеру, он знал наизусть и это стихотворение.
Ежедневно я давал ему учить наизусть стихи, и он каждый раз успешно справлялся с заданием.
Одновременно с постижением высот поэзии, я стал давать ему книги и журналы с отмеченными статьями и рассказами, заставляя неторопливо и правильным русским языком пересказывать их содержание.
Юра потребовал, чтобы Алик бросил курить и пить чифир.
Он организовал в пристройке столярного цеха «качалку». И Алик, под его руководством, стал регулярно заниматься тяжелыми физическими упражнениями.
Я с радостью составил ему компанию, ибо и моя фигура не отличалась атлетизмом. А по утрам мы втроём бегали по кругу футбольного поля.
Юра на воле был гимнастом. В лагерь он попал за убийство во время службы в армии «деда», который над ним издевался.
Кроме этого мы стали ежедневно гулять вечерами и я рассказывал Алику всё, что помнил из географии, истории, культуры, музыки. И всякими разными сведениями, чем полна голова начитанного студента-недоучки. Алик впитывал всё, как губка. Не помню я в своей жизни, чтобы кто-то с таким болезненным остервенением и жадностью учился всему на свете.
Месяцев через восемь, когда в секции парни спорили у кого сильнее руки, Алик уступил только вальщику леса.
Это было непостижимо.
Фигура Алика выровнялась и приобрела вполне спортивную форму.
Болтать же за год он свободно научился на любые темы. Как писал Пушкин: «…с учёным видом знатока». Да так, что только узкий специалист мог его подловить на некомпетентности.
О работе шагающего экскаватора он мог говорить так же свободно, как и о пении Марио Ланца или поэзии почти неизвестной тогда в СССР Анны Ахматовой.
Он выучил наизусть все либретто из книги Друскина «Сто опер» и мог болтать о музыке часами, хотя никогда не бывал в оперном театре.
К своему выходу на свободу Алик и выглядел спортивно, элегантно и уверенно.
И хотя знания его были поверхностными и дилетантскими, нужно было быть очень образованным и знающим человеком, чтобы пробиться через его уверенное нахальство.
…Он вышел на свободу и пропал.
Не писал он даже нам с Юрой, хотя мы и ждали. Но мы понимали, с какими трудностями он столкнулся. Как он собирался зарабатывать на жизнь картами и не сползти в уголовщину, было не совсем понятно.
Потом жизнь закружила меня так, что я забыл и про Алика и про многих других парней, с которыми меня сталкивала жизнь.
…Прошло почти тридцать лет.
Я стал семейным, вполне обеспеченным и уважаемым человеком к тому времени, когда нас с женой пригласили на юбилей к одному большому московскому чиновнику.
Не зная, что подарить юбиляру, я обратился за помощью к своему московскому другу актёру Георгию Мельскому.
Он по телефону договорился с известным московским антикваром Никольским, что тот нас примет и поможет.
На мой вопрос, не подсунут ли нам подделку, Жора заметил, что хозяин магазина очень интеллигентный человек с безупречной репутацией.
Когда мы подъехали к магазину, нам навстречу вышел высокий седой господин с профессорской бородкой, в бифокальных очках и с бежевым шёлковым шарфиком на шее.
Безупречные манеры и неспешная, правильно поставленная речь хозяина большого антикварного магазина говорили о его достоинстве и достатке.
Он предложил нам китайскую фарфоровую женскую статуэтку, пояснив, что знаток поймёт и оценит ценность такого подарка.
Что-то мне казалось знакомым в этом барственном антикваре, но мы торопились, и я не задумывался об этом.
Мы оплатили покупку и, пожелав всего доброго хозяину, попрощались. Уже у выхода он дал мне свою визитную карточку.
Я сунул её в карман и рассмотрел только на следующий день в номере гостиницы:
«Никольский Альберт Георгиевич
Антиквар»
На обратной стороне ручкой был нарисован силуэт гитары. И написано: «Алик».
