Вечером 10 ноября 1982 года спешно собрали Политбюро ЦК КПСС. Обычно заседания высшего органа власти проходили по четвергам и начинались в одиннадцать утра. Но тот день был особым. Ждали до вечера, чтобы в Москву успели прилететь спецрейсами входившие в политбюро руководители республик.
Политбюро заседало в Кремле в здании правительства на третьем этаже. На том же этаже располагался кремлевский кабинет генерального секретаря (второй, рабочий, находился в здании ЦК партии на Старой площади). Когда все собрались в так называемой ореховой комнате, где был огромный круглый стол, перешли в находившийся по соседству зал заседаний.
Открыл заседание Юрий Владимирович Андропов, фактически второй человек в партии (должности второго секретаря ЦК КПСС не существовало). Он сообщил о смерти Леонида Ильича Брежнева, который руководил страной восемнадцать лет.
Андропов сам выглядел неважно. Давно его не видевший старый знакомый отметил, что Юрий Владимирович сильно изменился: «Лицо бело, спорит в цвете с седыми волосами. Непривычно тонкая шея, окаймленная ставшим вдруг необъятным воротничком сорочки. Голова кажется еще более крупной. Глаза тоже другие».
Как положено, помолчали несколько минут.
Молчание прервал секретарь ЦК Константин Устинович Черненко, ведавший партийным аппаратом. Тяжело дыша, он скороговоркой напомнил о необходимости безотлагательно решить, кто возглавит партию, и добавил:
– Я предлагаю избрать генеральным секретарем ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова.
Министр обороны Дмитрий Федорович Устинов, не снимавший мундира с тех пор, как его произвели в маршалы, уверенно сказал:
– Армия поддерживает товарища Андропова.
На этом дискуссия завершилась, не начавшись. Мнение министра обороны, входившего в состав политбюро, стало решающим. Противоречить министру или даже выражать сомнение в правильности его действий было политически опасным. И некоторым наивным смельчакам стоило карьеры.
Андропов и Устинов дружили, были на «ты», обращались друг к другу по имени. Тем не менее Юрий Владимирович, став главой партии и государства, неожиданно перевел в Москву первого секретаря Ленинградского обкома Григория Васильевича Романова и сделал его секретарем ЦК по военно-промышленному комплексу.
Романов по распределению обязанностей в Секретариате ЦК руководил двумя ключевыми отделами ЦК – оборонной промышленности и машиностроения. Отделу оборонной промышленности подчинялся весь военно-промышленный комплекс. Иначе говоря, Романов получал определенную власть над министром обороны Устиновым.
Хитроумный Андропов, не переставая повторять, что Дмитрий Федорович ему товарищ и опора, что он ни в коем случае не должен обижаться, нашел министру обороны противовес в лице Романова, которому по случаю шестидесятилетия присвоил звание Героя Социалистического Труда.
Устинов был возмущен этим назначением, но поделать ничего не мог. При Брежневе он в течение четырех лет не допускал избрания секретаря ЦК по военным делам. Сам руководил одновременно и вооруженными силами, и оборонной промышленностью. То есть был абсолютно бесконтролен.
Что же произошло?
Юрий Владимирович действительно находился в отличных отношениях с Устиновым. Они помогали друг другу. Но, став хозяином страны, Андропов решил на всякий случай ограничить влияние маршала Устинова и лишить Министерство обороны статуса неприкасаемого и неконтролируемого ведомства.
Человек крайне подозрительный, Юрий Владимирович боялся концентрации власти в чьих-то руках. Знал, вероятно, что военные не были особенно рады его назначению генеральным секретарем: у военных с Комитетом госбезопасности непростые отношения. Военных вовсе не радовало, что на Лубянке существовало целое управление, которое следило за вооруженными силами.
Андропов, недавний руководитель КГБ, одного из главных силовых ведомств, в роли хозяина страны исходил из того, что за силовиками надо присматривать, никому из них не давать монополии на власть, а, напротив, сохранять между ними конкуренцию. И ни в коем случае не терять бдительности…
Последнего русского императора Николая II и столетие спустя все еще судят за претензии на «самодержавность», а в реальности за слабость: не удержал, не совладал, все потерял – и трон, и империю, и жизнь. «Слабая» власть – худшая из русских бед. На нее не перевалишь все заботы и проблемы. При такой власти приходится принимать на себя часть ответственности за устройство жизни…
Нет, покоряться можно только великому и ужасному! Это даже приятно. Те же люди, которые весной семнадцатого года топтали портреты свергнутого императора, осенью захотели восстановления сильной – то есть идеальной – власти. И поддержали большевиков, которые установили не сравнимую с царским самодержавием диктатуру.
Член ЦК кадетской партии, либеральной и интеллигентской, записал услышанные им в революционном году слова относительно большевиков:
– Народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? Нет, он над вами смеется, а большевиков уважает. Большевик каждую минуту застрелить может.
Результатом революции становится еще большее укрепление государственного аппарата, против чего, собственно, и затевалась революция. Революция разрушает только фасад, а сама система мало меняется, архаика берет верх над модернизацией. Диктатура – самое простое устройство жизни. Вернулись на традиционный путь: царь или вождь всем руководит и объясняет: и как пахать, и как строить, и как пожары тушить. Все слушают, кивают, докладывают об исполнении. И всё делается через пень-колоду. С одной стороны, зачем проявлять инициативу, стараться, если на всё нужна команда сверху. С другой – исчезает способность к самостоятельности. А ненужные органы атрофируются.
Неуверенные в себе нуждаются во власти как покровителе и защитнике. Больше рассчитывать не на кого! Самим ни за что не справиться со множеством повседневных проблем. Не потянуть. Не осилить… При этом прекрасно понимают, что чиновники наобещают и не сделают, обманут и обведут вокруг пальца. Но у них и власть, и деньги. И люди вздыхают: «Плетью обуха не перешибешь».
Когда большевики взяли власть, это была не революция, а контрреволюция. Октябрь отменил демократические завоевания, которые дал России Февраль. Но демократией и свободой, похоже, никто и не дорожил. Страна, напуганная хаосом и анархией, приняла большевиков как сильную и уверенную в себе власть.
Октябрь знаменовал и отказ от обновления страны.
С семнадцатого года на все острые, болезненные и неотложные вопросы, возникающие перед обществом, даются невероятно примитивные ответы. Что бы ни произошло в стране, реакция одна: запретить, отменить, закрыть. Усложняющийся и набирающий невиданный темп мир рождает страх. И звучит испуганный призыв: ничего не менять! Оставить как есть! Убежать от настигающих общество проблем. Максимально упростить реальность, то есть навести порядок!
