«Нет ничего случайного в том, что в этой книге я не называю страну, в которой живут герои и происходит действие, ибо описываемые события с одинаковой возможностью могли бы случиться, и вполне вероятно могут повториться, в тех государствах, что после многих лет существования в определённой политической конструкции вдруг, не от большого ума и при полной безответственности их правителей, решат ступить на путь новый, соблазнительный, а вместе с тем пагубный для духовности и даже жизни народов, проживающих там.
Любую схватку начинать было бы проще, если бы знать, что всегда побеждает разум», Е.В.
Июльское утро две тысячи четырнадцатого года началось для Василия Николаевича Красавцева звонком председателя городского суда. Служебная записка, недавно полученная последним, обращала внимание на ряд дел, фигуранты которых проживали в одном доме их города и погибли они один за другим либо до начала следствия, либо во время него. А так как психологически воздействовать на обвиняемых можно всяко, то под подозрение попадала вся цепочка следственной системы. Поэтому председатель суда позвонил в краевую прокуратуру и попросил соединить его с отделом по надзору за следствием и дознанием, которым заведовал Красавцев.
– Василий Николаевич, возьмись-ка ты за пересмотр каждого дела в деталях. Проверь, что там с розыскной деятельностью, дознанием и следствием. − Судья говорил сухо и вежливо, но с той долей фамильярности, что допустима между представителями высокой власти: – Да, и обрати внимание на то, что по некоторым из квартир погибших заведены дела о махинации с недвижимостью и об ущемлении прав несовершеннолетних. Возможно, это ниточка, за которую стоит потянуть. Чёрные риелторы там, и всякое такое. Впрочем, что я тебя учу… Сам с усам. Действуй!
Красавцев, со студенческих лет привыкший стенографировать любой разговор, фиксировал каждую паузу начальника.
– Хорошо, Иван Иванович, − уверил он судью.
Отрапортовав своему начальству о срочном межведомственном поручении, следователь вышел из прокуратуры и направился к главной улице. Нужный райотдел полиции находился в двух кварталах. Пройти к нему можно было и иначе, но, как любой другой житель Южного – столицы края, Василий Николаевич гордился красивой и просторной Центральной и любил гулять по ней. Пользуясь утренней прохладой, мужчина закурил и пошёл не спеша, разглядывая прохожих. Навстречу попадались неторопливые бабушки с внуками, туристы, заполонившие центр, изредка подростки. Лёгкий июньский ветерок шевелил листья деревьев. Тяжёлые от пыли, они обвисали и скручивались; полученной за ночь влаги им явно не хватало. Воробьи и другие мелкие пташки, что поселились там и жили в кронах, перелетали от дерева к дереву, предчувствуя ту летнюю истому, когда воздух к полудню наливается свинцом и тяжестью. Ещё час-два − и Центральная опустеет, «выгорит» от той летней жары, что плавит асфальт и заставляет любого, кто окажется снаружи после одиннадцати, искать тень вблизи фасадов.
Поравнявшись с высоткой, известной всему городу как «дом с анжеликами», Красавцев задержался взглядом на адресной табличке на торце с номером 55. И тут же сработала ассоциативная память: «Так вот же он, тот самый дом, в котором ещё недавно проживали все погибшие…».
Красавцев замедлил шаг. Несмотря на свою величавость, дом пугал. Отчего-то захотелось перекреститься. Василий Николаевич выбросил сигарету и ускорил шаг. И всю дорогу до следующего перекрёстка, на котором предстояло свернуть, он ощущал на спине неприятный холодок. Словно кто-то мог смотреть ему вслед.
Стоял жаркий майский день две тысячи тринадцатого года. Таких дней на юге страны в это время года много, и все они настораживают: а что, если впереди снова безжалостная жара, как в две тысячи десятом, когда пекло пузырило асфальт, а скорые так и шпарили по закрытой для транспорта Центральной, доставляя в больницы пострадавших от обезвоживания?
Дом 55, построенный в форме «П», одной «ножкой буквы» выходил на улицу Центральную, второй − на Казачью. Последняя ещё не так давно носила имя прославленного руководителя революционного движения, но после демократизации страны и с приходом к основам власти казачества управа приняла модное решение о переименовании, и длинную, от края до края города улицу назвали Казачьей. Дом с балконами как чашечки французских бюстгальтеров «анжелика» спроектировали во времена, когда многие, воспользовавшись спущенной с тормозов свободой, сумели воплотить и не такие нелепые фантазии. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом, когда дом сдавали, улица была малопроезжей, односторонней для транспорта и сравнительно тихой. Теперь же Казачья превратилась в трассу с незатихающим движением, раздолбанную на каждом сантиметре пути.
Днём тут были вечные пробки, чему немало способствовали расположенные на Казачьей учреждения, корнями из советских времён. В отсутствии паркингов нередко из-за «тачки», приткнутой к стоящим рядам «на минуту», чтобы заплатить в банке дорожный штраф или получить в статистическом управлении справку, проезд преграждался вовсе.
Покоя на улице не было и по ночам: удалые байкеры и молокососы за рулём крутых иномарок приноровились соревноваться ночами в гонках со старта от торца дома с «анжеликами» до ближайшего перекрёстка. Населявшие высотку люди, всё больше знатные и культурные, реагировали на гонки и ссоры под окнами кто матом из окна, кто брошенной с балкона картошкой, кто беспомощными звонками в местное отделение полиции. Она на звонки не выезжала, так как безобразничали чаще всего сынки «слуг народа», с которых за нарушение общественного порядка даже взятки не возьмёшь. Чего тогда мотаться по ночам и тратить государственное горючее? А картофель и мат заканчивались под утро. Впрочем, как и энергия соревнующихся.
Сейчас под окнами высотки происходил очередной инцидент. Решив вписаться в пространство, куда не вошла бы даже детская коляска, хозяин жигулёнка встал поперёк пути. Гнев водителей и выкрики пешеходов, выраженные «исконно русским», быстро создали толпу − людям проще советовать там, где их интересы не затронуты.
Заслышав шум даже на последнем этаже дома, Настя Ухова осторожно выглянула через балконное окно. После ремонта балкон утеплили и убрали перегородку, отделяющую его от спальни, так что он, расширив комнату, стал её частью:
– Во дебилы, сейчас точно будут драться… − Двадцатипятилетняя красавица, с тонкой талией и длинной косой, как у барышень Тургенева, блеснула карими глазами: − Маша, иди, посмотри!
Запустив руку в короткую стрижку, её младшая сестра Мари «утонула» в компьютере. Хромосомы предков выстрелили обеим девушкам лишь в чрезмерно высокие лбы, форму глаз и тёмно-русые волосы. В остальном коренастая Мари была скорее антиподом сестры. Настя звала её «Машей» и даже «Марусей», а не как окрестили родители. Впрочем, на эту небрежность никто не обращал внимания. Мать девочек – Раиса, стройная и тонкокостная, что перепало старшей из дочерей, воспитывала детей, следуя трём принципам: «Всё, что ни делается, − к лучшему», «То, что впитано, – впитано» и «Претензии к жизни можно предъявлять только по материальным вопросам». Анатолий, муж, отец и потомственный носитель высокого лба и миндалевидных глаз, рассуждал ещё проще: «Насте так удобней».
