Ночами, когда дом тонул в темноте, лишь одно окно, нарисованное на темной стене мягким светом настольной лампы, мерцало среди деревьев, словно маяк для заблудившихся путников, когда хозяин кабинета в задумчивости расхаживал от стены к стене. Ночь была лучшим временем для работы, и он не упускал случая побыть наедине с бумагами и мыслями перед отходом ко сну. Позволить себе полноценный отдых он сможет не раньше, чем контракт, на подготовку которого ушло много месяцев, будет подписан, и объединенная корпорация сможет получить долгожданные двадцать восемь процентов рынка, а ее акционеры удвоят личные капиталы. Илья Ефимович Билецкий третий месяц готовился к этому событию, назначенному на последний день июня, перечитывал документы, десятки раз проштудированные юристами, но сегодня дальше десятой страницы уйти не мог.
Сквозь сигаретный дым он всматривался в ближайший перелесок, где сходили с ума ошалевшие от любви соловьи. Если контракт будет подписан… Нет, не так. Когда контракт будет подписан, он поднимется на следующую ступень, хотя еще недавно казалось, что выше уже некуда. Ему предстояло стать триумфатором, но вместо последнего рывка к победе он бездумно растрачивал драгоценные часы в мыслях о женщине.
Время неторопливо перевалило за полночь и поползло к рассвету. Мраморная пепельница ощетинилась окурками. А он метался по комнате, как волк в вольере, взглядывал на черный циферблат и ругал себя, что не послал за Соней машину. Только когда часовая стрелка приблизилась к четырем, на лестнице раздался торопливый перестук каблучков. Хозяин кабинета загасил сигарету и, облегченно выдохнув, потер наморщенный лоб ладонью.
– Я уже отправил по твоему следу служебных собак, Софья!
Девушка, без стука распахнувшая дверь, в ответ беспечно рассмеялась и пошла через комнату танцующей походкой.
– Я так счастлива, Илюша, так счастлива!
Потерявшаяся Софья по дороге грациозно, как намочившая лапки кошка, сбросила туфли и сразу из светской красавицы превратилась в беззащитную девочку. Продолжая смеяться, она бросилась на шею мужчине и принялась щебетать о поездке на автобусе по ночному городу, о мальчике, который потрясающе танцевал, но один раз все-таки наступил ей на ногу, о роскошном платье бывшей соседки по парте.
– Вижу, вечер удался. – Илья погладил ее по голове и отстранился. – Ты едва на ногах держишься. Роза будет ворчать, если ты проспишь до ужина.
– Ты придешь пожелать мне спокойной ночи?
– Если поторопишься, а то солнце вот-вот взойдет.
Только теперь он ощутил, что и сам падает от усталости. Девушка притворно испугалась, сверкая смеющимися глазами, и босиком выбежала в коридор. Одной рукой она вынимала из волос шпильки, а другой придерживала подол длинного платья. В этом платье она напомнила ему мать на послевоенных фотографиях. Молодая женщина под зонтиком на залитой солнцем улице. И рядом неулыбчивый мужчина в летнем костюме. Мужчина, на которого он становился с каждым годом все больше похож. Тот же угрюмый взгляд из-под тяжелых бровей, то же неумение подстраиваться под других людей, сглаживать углы и быть как все. Вспоминать было не время, но мысли захватили его и вернули на семнадцать лет назад, когда попискивающий сверток, перехваченный розовой лентой беспомощно шевелился на кровати, и догадавшаяся о страшном Роза зажимала ладонями плачущий рот и раскачивалась, глядя на осиротевшее дитя. «Это Соня, наша дочь, – задохнувшись от боли, сказал Илья и стер с лица предательские слезы. – Они ничего не смогли сделать… Мама… ее больше нет…»
Илья Ефимович потряс головой, отгоняя тягостные воспоминания, и, выждав положенные десять минут, поднял с ковра разбросанные туфли и отправился выполнять обещание.
Дверь в спальню девушки была приоткрыта, и в узкую щель сочился зеленоватый свет ночника. Мужчина помедлил на пороге, побарабанил костяшками пальцев по косяку и после ее нетерпеливого: «Ну что за церемонии, Илья!» переступил порог.
Ничто не напоминало о прошедшем празднике. Вечернее платье исчезло в шкафу. На письменном столе скучала раскрытая тетрадка, а потрепанная сумка для учебников была прислонена к ножке стула. Илья оглядел комнату хозяйским взглядом и только потом посмотрел на широкую кровать, где счастливая Соня в ночной сорочке ждала отцовского поцелуя. Темно-красный шелк легкими волнами стекал ей на колени.
– Где ты ходишь! Я почти уснула. – Он с неохотой присел на край кровати, и девушка потянулась к нему обнаженными руками. – Плохо, что ты не отдохнул! Нельзя так мало спать! – Кончиками пальцев она погладила его висок, но тут же забыла о грусти и потерлась щекой о его плечо: – Как здорово, что ты меня дождался! Знаю, я ужасная эгоистка, мне так хотелось разделить праздник с родным человеком. Ведь сегодня было все особенное. И я уже другая. И даже спать не хочется.
Так уставшие дети пытаются ухватить за хвост ускользающий день, и мужчина усмехнулся этому невинному обману.
– От бессонницы помогает многостраничный контракт.
– В топку контракт! Лучше ты побудь со мной подольше.
Заканчивая фразу тихим мурлыканьем, она сползла на подушку и потянула его за собой.
– Что ты творишь, Соня. Отпусти!
Попытка избежать опасной близости вышла неубедительной, и он поморщился от собственного лицемерия. Но, казалось, она не заметила его замешательства, и продолжала ластиться, как кошка.
– Если бы ты знал, как я тебя люблю!
– Я знаю.
Он смущенно покашлял, еще не догадываясь, куда заведет их разговор.
– Нет, не знаешь, – посерьезнев, возразила Соня и заглянула ему в глаза. – Ничего ты не знаешь, Илюша.
Взрослея, она чаще звала его просто по имени. И сейчас в ее спальне, на подушке, пахнущей ее духами, это имя, произнесенное десятки тысяч раз, прозвучало так призывно и пылко, что у него перехватило дыхание.
– Обними меня крепко-крепко, – попросили неосторожные девичьи губы возле его щеки. – Мне так спокойно, когда ты рядом, и никого в целом свете не надо!
Он молча потряс головой, внезапно потеряв способность говорить, и сделал неловкую попытку освободиться, но не смог отвести от себя обнимающих рук. Его глаза с недавних пор стали замечать то, что видеть было рискованно: из неуклюжего подростка она превращалась в обольстительную женщину. И хотя она приходилась ему приемной дочерью и единокровной сестрой, носила его фамилию и отчество и даже иногда по детской привычке называла его папой, это почти ничего не значило душной июньской ночью.
Если бы он мог позволить себе забыть об этом родстве! В мучительно правдоподобных снах, куда она пробиралась вопреки его воле, он жадно ловил каждое ее движение, каждое слово. То, как она поправляет выбившуюся из прически прядь. Или подсмотренным в кино жестом подает ему руку, выходя из машины. Или роняет полотенце перед тем, как прыгнуть в бассейн. Или, не дождавшись его возвращения, засыпает в глубоком кресле в кабинете, подложив под щеку обе ладошки, и он, затаив дыхание, смотрит и все не может насмотреться. А потом уносит ее в спальню по извилистому коридору, и она доверчиво улыбается сквозь сон: «Ты уже пришел, Илюша. Прости, я задремала». Он знает, что надо быть осторожным и внимательным, и представляет, как станет вбирать губами тепло ее кожи, вдыхать запах волос. Как с рассветом проснется рядом, завоевавший, как король, и плененный, как раб.
