– Убива-ают! – отчаянный крик запыхавшегося цыганёнка пронзил знойную густую тишину старой цыганской мазанки, в которой Мария Михайчак только что прилегла вздремнуть после обеда.
– Скорее!.. Вашего Борю!.. У пивной бочки!.. На площади… – надрывался пацан.
Этим криком, будто ураганом, Марию вынесло из дома и понесло по улице. Её младшая ладная, гибкая дочь Надья, подметая улицу длинной цветастой юбкой, не отставала от матери. Вторая, старшая дочь Люба, беременная, с огромным животом, семенила за ними.
Подбежав к пивной бочке, они увидели троих парней с испитыми лицами, остервенело избивавших ногами Борю, двадцатидвухлетнего сына Марии. Стараясь кое-как прикрыть израненными руками окровавленную голову, катаясь по земле, он безуспешно пытался уворачиваться от ударов.
Недолго думая, Мария схватила валявшийся на дороге детский велосипед и с рёвом медведицы, спасающей своё дитя, бросилась на озверевшую троицу, нанося удары направо и налево. Ярость матери отбросила нападавших от её сына, которого она сразу же стала пытаться поднимать, чтобы увести домой.
Мария не заметила, как один из подонков – рыжий, приземистый и широкоплечий – с расквашенным ею носом, – держа небольшой нож в левой руке, подходил сзади, чтобы ударить её в спину.
Но зато его хорошо заметила шестнадцатилетняя Надья.
Вмиг, как дикая кошка, она прыгнула сбоку, повисла на уже занесённой для удара руке рыжего и изо всех сил впилась в неё зубами. А когда тот с коротким криком выпустил нож, она нагнулась, подхватила его с земли и в исступлении с размаху…
Удар – клинок, как в масло, вошел в разжиревшую от алкоголя печень гопника. Еще удар – в сердце.
Парень рухнул и остался лежать с ножом, торчавшим из его груди.
Смерть. Страшная и мгновенная. На миг все участники и свидетели драки застыли в оцепенении. А ещё через минуту их всех как ветром сдуло. Площадь опустела.
Но ненадолго. Уже через полчаса она заполнилась жителями посёлка. Тут же притащили откуда-то взятый ещё не обитый материей гроб, в который положили тело убитого. И с этим гробом на руках толпа потекла к центру города, по пути всасывая в себя от всех пивных бочек и распивочных точек десятки и десятки таких же выпивох, даже толком не понимающих, что происходит.
– Смотрите, люди, что делают с нами цыгане!
– Цыгане режут нас, люди добрые!
– Нас убивают среди бела дня!
Неуправляемая, ревущая в несколько сот глоток орда, по пути разбивая ларьки и переворачивая одиноко стоявшие машины, заполнила площадь перед обкомом партии.
Испуганная власть даже не пыталась разобраться. Она тут же объявила народу, что все без исключения цыгане будут сурово наказаны, а расследование начнётся немедленно и будет взято под контроль лично прокурором области.
Это подействовало как на быка – красная тряпка, как сигнал к атаке. Бросив гроб на землю, бунтующая орава ринулась назад, расправляться с цыганами. Но те уже успели исчезнуть. Тогда стали грабить и жечь цыганский посёлок, вымещая злобу на оставшихся беззащитными собаках и кошках.
ТРЕМЯ ЧАСАМИ РАНЬШЕ…
На площади, опустевшей после убийства, Люба, Мария и кое-как поднявшийся на ноги Борис всё ещё никак не могли прийти в себя.
Они со страхом смотрели то на труп, то на Надью, которая, опустившись на землю, обхватила голову руками и тихонько – даже не плакала – выла, не отрывая взгляда от мёртвого тела.
Первой опомнилась Мария – полная, с покрытым глубокими морщинами и слишком тёмным даже для цыганки лицом. В свои пятьдесят пять она выглядела лет на десять старше.
Чувствуя уже привычную боль в левой стороне груди («Опять сердце…»), она, закусив губу, рывком подняла Надью на ноги и, скомандовав голосом, привыкшим к повиновению: «Домой, все домой! Боря, а ты… идти сможешь? – Тот кивнул. – Тогда мухой за дядей Ромой, пусть едет к нам. Да поживей!» – первая посеменила по направлению к дому.
Добравшись до своей мазанки, она первым делом крикнула Любе:
– Корвалолу мне… накапай! – Но, не дожидаясь её и отодвинув вместе с Надьей сундук в сенях, вынула четыре небольших доски пола и по лесенке, кряхтя, спустилась в холодный подвал.
Там скучали несколько мешков картошки с проросшими клубнями. Она развязала один, стоявший в ряду последним, толкнула и опрокинула его на земляной пол.
Картошка разбежалась по полу, и показался плоский увесистый свёрток в голубой клеёнке. Мария подхватила его, выбралась наверх и быстро сунула его Любе.
– Что смотришь? Под юбки прячь. Под живот… Да поглубже. К тебе не полезут. Хотя… Всем уезжать надо. Ты, Люба, с детьми – первая… Своих и Борькиных возьми… ничего, влезете. Надью тоже. И давай в Николаев. К дяде Баро. А второй ходкой Рома нас с Борей и манатками отвезёт. Да смотри… всё, что мы собрали… у тебя теперь. Если с нами что не так… знаешь, что делать. Собирайтесь.
Кое-как превозмогая боль, которая, как ему казалось, сидела в каждой клетке тела, Боря доплёлся до дома дяди Ромы, но, не увидев во дворе старого голубого «Москвича», со стоном опустился на лавочку.
«Надо ждать, – подумал Борис, сознавая, что сейчас он один – надежда и спасение семьи, – из города нужно рвать когти как можно скорее».
Наконец долгожданный «Москвич» возник на горизонте. Борис поковылял к нему, опустился на заднее сиденье, быстро рассказал о происшедшем, и они помчались по направлению к дому Марии.
Примчались… Поздно…
После убийства на площади не прошло и десяти минут, как Лёшка, по прозвищу Молдаван, один из троицы, избивавшей Борю, а по совместительству сексот участкового инспектора, добежав до двери его квартиры, громко забарабанил в неё, зная, что звонок не работает.
Разомлевший от жары и выпитой за поздним обедом водочки, участковый Тетеря, огромного роста и неподъёмного веса краснощёкий лысый мужчина лет пятидесяти, в новых синих трениках и неопределённого цвета майке, открыл входную дверь, обитую коричневой кожей, протёртой в нескольких местах.
– Ты что, чёрт нерусский, охренел? Ты б ещё башкой своей дубовой постучал!
– Гражданин начальник, беда! Цыганы Борька, Надька и старая Мария нас побили! А Надька… Федьку Рыжего… замочила! – еле справляясь со сбившимся от бега дыханием, застрочил Молдаван. – Насмерть убила! Хватать их надо! Сбежит цыганва!
Хмель мгновенно вылетел из круглой башки участкового.
«Убийство на моём участке… Конец квартала… Квартальная премия…» – первое, что промелькнуло в его голове.
– Ладно. Понял. Чеши! – коротко кинул он Лёшке. Тетеря закрыл дверь, подошёл к телефону и позвонил начальнику РОВД домой.
