– Хэй ю! – я покачивал головой такт музыке и подпевал, сидя напротив компьютера. Одновременно пролистывал новостную ленту в соцсети. Ничего нового. Ничего интересно. – Аут зэа ин зэ колд!
– Опять песни горланишь! – раздался крик матери из кухни в момент, когда солист затих перед очередной строкой куплета. – Лучше бы дела помог сделать!
Я приспустил наушники на голове. Невнятно прозвучали следующие слова, но и подпевать желание уже пропало. Краткий миг эйфории, который возникает, когда слушаешь шикарную песню и можешь подпевать, попадая в ноты, растворился в прошлом.
Вообще, с матерью не забалуешь. Я поставил песню на паузу, посмотрел на сайт криптобиржи. Дела шли ни шатко, ни валко.
И отправился на кухню, оказывать посильную помощь – какую единственный сын одинокой матери мог оказать. Перебрался из угловой спальни тесной двухкомнатной квартирки в коридор, что плавно переходил в узкую кухню.
– Сань, – мать оторвала глаза от моркови, которую терла уже, судя по размерам горы на блюде, не меньше десяти минут. – Сынок, – добавила она, вытерев лоб ладонью, на которой виднелись многочисленные оранжевые кусочки. Правда, сказала она это таким тоном, что ничего хорошего ждать не приходилось. – Сколько можно-то?
– Чего, ма? Я пришел, как услышал.
– Работу когда найдешь?
– Я работаю! – уверенно ответил я. – Работаю! – и для пущей убедительности посмотрел маме в глаза. – Екатерина Анатольевна, ну вы чего?
По имени-отчеству я называл ее исключительно в шутку, но в этот раз мать к шуткам была не расположена.
– И кем ты работаешь, скажи мне? Песни поешь целыми днями. То пропадаешь черт знает на сколько, то дома сидишь безвылазно неделями. И хочешь мне сказать, что это – твоя работа?
– Ма, – я притворно вздохнул. Переспорить мать было… по меньшей мере нереально. Но каждый раз я пытался. Уже двадцать пять лет пытался.
– Чего «ма»? – раздражаясь, спросила она. – И не называй меня так, будто ты – мой подчиненный!
– Пытаюсь сделать тебе приятное, – соврал я. Не могло быть у фармацевта подчиненных. Формально и не было. Но пара коллег из вежливости обращалась к ней по имени-отчеству.
– Не юли мне тут! – мать пригрозила мне наполовину стертой морковкой. Я с ужасом заметил, что в блюде рядом лежит еще килограммов пять чищеной. Предвкушая, что придется пожертвовать временем и, вероятно, кожей на нескольких пальцах, взамен душевного спокойствия, я спросил:
– Может, тебе на кухне помочь?
– Хочешь потереть? – тут же просветлела она. – Нам нужно еще несколько трехлитровок закатать.
– Закатать? По-корейски, что ли? – простонал я. – Я же не люблю! Кто есть будет?
– Зато я люблю! И я буду, – раздраженно добавила мать. – Вот отец твой никогда в помощи мне не отказывал!
Я вздохнул, но так, чтобы мать не заметила. Если увидит, проблем точно не оберусь. Придется еще пару дней слушать о том, что я плохой сын.
– Ну, так поможешь? – уже требовательно спросила она. – Заодно расскажешь, чем ты там сейчас увлекся.
И, сперва открыв воду, к моему ужасу, взяла в руки нож, чтобы почистить еще моркови. Я сглотнул слюну.
– Ма, овощечистка же есть.
– Я привыкла так!
Мать, хотя еще и была довольно молодой, ссутулилась над раковиной. Ей было сорок три. Мне – двадцать пять. До смерти отца казалось, что мы – одинаковые. Друзья. Но с годами пропасть между нами начинала расти, а последние пару лет и вовсе развезлась до неимоверной ширины.
– Сам бери овощечистку и помогай! – крикнула она, перекрывая шум льющейся воды.
Как же я не любил эту непоследовательность… Только что взял в руки морковку, чтобы начать ее тереть, а теперь она предложила мне потолкаться у раковины. Переубеждать бесполезно. Она так видела.
Я встал рядом, взяв овощечистку, и принялся скрябать морковку. Мать ловко орудовала ножом, справляясь гораздо быстрее и чище, чем я.
– Ма, ты как с рождения с ножом в руках, – пошутил я.
– Как в семьдесят девятом в первый раз взяла, так и… Чего ты смотришь так?
– Ты помнишь, когда первый раз..? – удивился я, даже перестав чистить.
– Продолжай-продолжай, – скороговоркой произнесла мать. – Еще бы не помнить! Моя мама тогда занята была, ушла из дома и сказала – Катя, почисти картошки! – она выразительно изобразила голос покойной бабушки. – И я почистила. Да не так ты держишь!
– Вот так вот сама, знала и…
– А я смотрела, как взрослые делают. Смотрела! Не то что ты! Уткнулся в свой компьютер и сидит там целыми днями! – поучительно продолжила мать. – А так… – она переложила морковку, – знал бы, хоть как чистить надо!
– Так сколько тебе было тогда, в семьдесят седьмом?
– Девятом! Три мне было.
– Кошмар…
– Сань, мы быстрее взрослели. Мы и жили иначе. Жизнь была другой. Хотя нет. Такой же, но… – она замялась и принялась еще более яростно чистить морковку.
– Так другой или нет?
– Да как бы да. И как вроде бы нет.
– Ой, ма, путаешь только.
– Ну пусть так. Так чем ты занимаешься, сынок? – она немного подуспокоилась и принялась меня расспрашивать. – Вроде бы как учиться ты закончился. В армию бы тебе.
– Армия – это такой же пережиток прошлого! – возмутился я. – И вообще, обычно от армии косят, а ты…
– Я хочу, чтобы ты прошел школу жизни. Был бы жив твой отец… Чертов вирус!
Я не стал комментировать. Вирусы-хренирусы. По большому счету – воспаление легких. А какой вирус стал тому причиной – какой выгоден сейчас правительству. Но мать не переубедить. Ковид, свиной, птичий…
– А так я к жизни – совсем не приспособлен? – я даже бровь приподнял, чтобы показать невероятную степень моего возмущения
– Ты колледж-то с трудом закончил, – продолжила мать.
– И причем тут это? – морковка выскользнула из ладони и упала в раковину.
– Сынок… я просто хочу, чтобы ты человеком стал.
– То есть, колледж современной коммерции не делает меня человеком?
– Нет, я…
Мать не любила, когда я задавал вопросы в ответ. Особенно она не любила, когда она не могла на них ответить.
Я же потянулся за упавшей морковью в раковину. Злиться на мать. Нормально, когда она так себя ведет, подумал я. И вдруг кухня поплыла.
– Ой. Ой-ей! Сынок!
Комната вальсировала. Начала вращаться.
– Выключай!
– Гаси-гаси. Ну же! Живо, мать вашу, вырубайте!
– Тумблер один-ноль-три отключи!
И тумблер словно у меня в голове выключили, а не где-то там. Сразу же и голоса пропали. А звучали так явно, точно рядом. Будто я и не на кухне был вовсе. А где-нибудь на заводе. Не хватало только «Палыч, кинь ключ на тридцать два». Бдыщ!
Я кривовато улыбнулся.
– Сынок! – воскликнула мать и схватила меня за плечи, насильно усаживая на табуретку. – Сань! Что такое?
– Все… нормально…
И снова ложь. Ни разу не нормально. Меня как через мясорубку только что пропустили. И не раз. И не два.
