Громада большого города – не для зимы. Столицы – особенно: не степь – не разгуляешься. Теснота, «геометрия», засилье домов и людей. А ещё миллионы глоток, исторгающих углекислоту, миллионы пар обуви, истязающих снег и превращающих его в грязное месиво, сотни заводских труб, «удобряющих» отсутствующий простор тоннами реагентов. Что и говорить: не лучшая компания для зимы. Тяжело ей приходится в городе. Как ни старается, а дать себя по максимуму не выходит: парниковый эффект.
Конечно, даже низкие возможности зимы совсем, уж, принижать не стоит. Она старается, и порой выдаёт достойный продукт: холод, метель и даже «обильные осадки» в виде настоящего снега. Да и городские закоулки дают ветрам немалые возможности пофантазировать на тему «геометрии полёта».
Но всё это не более чем потуги на самоё себя. Не норма жизни, но подвиг. А на ежедневный подвиг себя не наскребёшь. Особенно тяжко приходится старушке на излёте. Как ни упирайся, а супротив календаря не попрёшь. Даже несмотря на хрестоматийный образ февраля, таковой лишь для вольной природы.
Февраль пятьдесят третьего, в общем и целом, соответствовал реноме: оказался близок к классическому. Тому самому:
«Дуют ветры в феврале,
Воют в трубах громко,
Змейкой мчится по земле
Белая позёмка».
Старик февраль вёл себя достойно. Он показывал, если не всё, то многое из того, на что был способен: «давал зимы и жизни». Улицы, мостовые и площади «обзавелись» высоченными сугробами, бороться с которыми до их «естественной кончины» не было ни сил, ни смысла. Небо регулярно осыпалось, если не полноценным снегом, то достойной изморозью. Мороз вёл себя в соответствии с инструкцией: шевелился и трещал. Метели пахли тем, чем им и положено пахнуть в феврале: полноценным «минусом». Под ногами качественно скрипел основательно промороженный снег. Весь город добросовестно выстывал в инее. Дворники с куда большим энтузиазмом скребли прихваченные градусом щёки, чем заваленные «дарами природы» улицы и дворы. Так что, о «погибаю, но не сдаюсь!» не было и речи, разве что применительно другим: его жертвам.
Но, как той верёвочке, сколько февралю ни виться… в смысле: ни длиться, а больше двадцати девяти суток из себя не выжмешь. Да и последние дни – не зима, а сплошное мучение для февраля. Увы: каким бы нормально холодным, нормально снежным и нормально ветреным он ни был, а к финишу начал сдавать. Нет, ещё не полномочия: в потенции.
По большому счёту, равно как и по любому другому, у зимы уже не было шансов. Некогда вызывавший уважение, а теперь всего лишь остаточный, потенциал её расходовался исключительно на отдельные факты рецидивов «нормальной» погоды.
Только и весна не слишком настаивала на своих правах. С одной стороны – де-юре – чего настаивать: и так наступит на днях. Со дня на день. Хотя бы по календарю. С другой – де-факто – как настаивать при таких скудных основаниях? Ведь это какой непроизводительный расход сил! Но уже на небо зачастили серые косматые тучи – типовой предвестник весны. Уж солнце протыкало лучами завесу и нахально заявлялось с самого утра, пусть и ненадолго, до первых туч. Уже по карнизу стукнула первая капель. Уже обречённые снежно-ледовые «козырьки» рухнули с крыш вместе с такими же «оптимистичными» сосульками.
Неотвратимо приближалась оттепель. Да, что, там, приближалась: нагло заявилась во дворы. Именно заявилась, а не заглянула – так, словно давала понять бедолаге-февралю: «Весна идёт, весне – дорогу!». В переулках снег размяк, потемнел, протаял. Ветер изменил не только направлению, но и себе: из сурового бойца стал каким-то мягким и пахучим романтиком. Снег на мостовых, благодаря совместным усилиям «неправильного» градуса, ботинок и протекторов превратился в неэстетичную грязь. Местами оголился и задымился асфальт.
Конечно, февраль не сдавался: боролся. Уже не «за», а «из»: не за жизнь, а из принципа. Поэтому дневные победы выглядывающей из-за «рубежной даты» весны он старательно минимизировал к утру. На то, чтобы обратить их в поражения, уже не хватало духу. Работать приходилось исключительно по ночам, но к утру он «приводил в чувство» градус и хотя бы подмораживал дневные лужи. Иногда оттепель не выдерживала натиска и отступала. Следы её пребывания февраль старательно обрабатывал последним резервом снега. Тогда очищенное от туч небо становилось глубоким и чернильно-синим, а над городом повисали яркие звёзды – пророки утреннего морозца.
И морозец не подводил своих пророков: его присутствие – это, уж, как водится. Поэтому и само утро последних дней февраля было чистым, розовым от бодрящего «минуса», с хрустящим ледком на мостовой, с пресным запахом подмороженного снега.
А потом вдруг опять заявлялся промозглый «околомартовский» ветер. И, как результат этого, то ли намёка, то ли рецидива, то ли наглого вторжения – растаявший сырой пласт гололёда, низкое, пасмурное, тяжёлое небо, и отвратительное настроение на весь день.
Но это – в городе. А за городом было классическое царство Берендея. Недаром пелось в старинной песне: «Это в городе тепло и сыро, а за городом – зима, зима, зима!». Здесь воздух был лёгкий, морозный, хрустальный. Промёрзший наполовину пруд грел душу каждого любителя подлёдного лова. И, если над городом тяжело нависали серые тучи, то здесь небо было, как на другой планете: чистым, глубоким, с переходом от бледной голубизны до почти ультрамарина. И пусть от растёртой берёзовой почки пахло свежей зеленью – верная примета грядущей весны – это лишь придавало дополнительный колорит лыжной прогулке. Снег прекрасно держал – и форму, и лыжи, и лыжника. И всё это даже в тот день, когда хрустально звенело первой капелью.
Именно поэтому у хозяина – Страны Советов, а по совместительству и дачи – было хорошее настроение. Он был доволен и погодой, и видами. Нет, не на урожай: из окна. А он любил посидеть, особенно после баньки, на открытой веранде, в латаной-перелатаной дохе и лохматой шапке с опущенными клапанами. Ему не нравился город с его неправильной, неустойчивой, то промозглой, то слякотной «зимой в переходной стадии». Ему не нравилось, когда замечательный ледок уже к полудню превращался миллионами ног и тысячами протекторов в непрезентабельное месиво.
А здесь, за городом, на так называемой Ближней даче, у него было больше оснований для хорошего настроения, пусть и не на каждый день: оно ведь не определяется одной лишь погодой и видами из окна. Но сегодня, в последний день рядового – не високосного – февраля – у него было хорошее настроение. И он делился ним с гостями. Кроме настроения, он делился с ними радушием и всем, что к нему полагается и прилагается.
