Когда речь заходит об императрице Феодоре, говорят разное и, в основном, выдуманное.
Одни чтят ее святой, другие приписывают роль куртизанки и злодейки, да такой, что легендарная Мессалина бледнеет рядом с ней, третьи же и вовсе выдумывают небылицы и истории, с Феодорой ничего общего не имеющие.
Сегодня я иду гулять по площади Султанахмет, которую когда-то, во времена Византии и Феодоры, называли Ипподромом. Неспешно сворачиваю к Голубой мечети, усаживаюсь на лавочку, достаю книжечку Прокопия Кесарийского, единственного современника, кто потрудился описать жизнь императрицы, и чей труд признали подлинным и достоверным.
Здесь, у Голубой мечети, просто представлять – она стоит на месте, где некогда высился императорский дворец базилевсов, в котором жила Феодора.
До моего уха доносится мирный туристический гомон Султанахмет, где-то играет музыка.
Здесь очень легко на минуту закрыть глаза – и услышать сквозь время голос восстания «Ника» 532 года. Туристические голоса нарастают, сливаются, превращаясь в грозный рев толпы, налетевший ветер пахнет дымом и смертью, кто-то кричит:
– Ника!
И ответом ему несется обезумевшее:
– Ника!
Сквозь марево вечерней жары я вижу тонкий силуэт императрицы, стоящей у дворцового окна…
***
Константинополь пылал.
Сквозь распахнутые окна дворца внутрь влетали крики беснующейся на Ипподроме толпы, внося еще больший переполох в уже изрядную сумятицу. Слуги бегали взад и вперед, бестолково всплескивая руками, спешно покидали дворец, не забывая прихватывать с собой дорогие безделушки – неизвестно еще, кто теперь будет византийским императором и какая пойдет дальше жизнь, неплохо бы иметь запас на черный день.
Хотя куда еще чернее.
Рушится установленный порядок, почти утратил власть император Юстиниан, еще неизвестно, как будет править император Ипатий – кому какое дело, куда пропала дорогая ваза или жемчужные серьги, до того ли…
Лишь в одних покоях во всем дворце царил идеальный порядок – служанки, как обычно, готовили одежду для выхода госпожи, кто-то нес кувшины со свежей водой, одна из девушек срывающимся от страха голосом робко затянула песню, две другие слабо подхватили.
Невысокая женщина с бледным лицом и точеным станом, стоящая у окна, не поворачиваясь, одобрительно кивнула головой – продолжайте.
Она смотрела на море огня, в который превращался ее город.
Пылали великолепные дворцы на площади Августы, с ревом горел Сенат, злым, нездешним белым пламенем полыхала базилика Феодосия, огонь ревел там, еще еще недавно стояли бани Зевксиппа, пылали, выбрасывая черные столбы дыма, госпитали, и Феодора отвела глаза, стараясь не думать о больных, что были не в силах выбраться и умирали мученической смертью.
Огонь подступал все ближе, вот пламя перекинулось на Халку, передний отдел дворца.
Императрица глубоко втянула воздух, пропитанный едким дымом.
Испуганно пискнула девушка-служанка.
– Государыня, помилуйте, – губы девушки, побелевшие от ужаса, слушались плохо, – отпустите нас, нужно бежать в Пера, еще есть шанс, нужно уходить, сгорим же….
Мужество изменило девушке, она захлебнулась в рыданиях.
– Так уходите, – спокойно сказала императрица, – не держу и карать не буду.
Девушки побросали дела, по очереди спешно падали ниц, целовали ноги Феодоры и поспешно выходили из покоев, пряча глаза от стыда перед той, что бросали в одиночестве в пылающем городе на верную смерть.
Оставшись одна, Феодора огляделась – времени действительно оставалось немного, хорошо что девушек хватило на то, чтобы приготовить одежды.
Скинула тунику, встала перед огромным зеркалом – все еще красива, несмотря на возраст.
Вспомнилось, как когда-то давно старшая сестра Комито учила малышку: «Перед выходом на помост настройся, войди в свою роль, если сама поверишь, что ты грешница или святая, поверит и толпа».
Сейчас нужно было поверить, что ты – императрица.
Под криками распаленной толпы, рядом с воем бушующего пламени, это было сложно, почти нереально, но – хорошие актрисы бывшими не бывают.
И Феодора начала подбирать наряд для главного выступления в своей жизни, придирчиво разглядывая украшения и подбирая подходящую случаю пенулу.
Актерский опыт у Феодоры был солидный и начался в раннем детстве – юная тогда еще дочь смотрителя цирковых медведей стояла после смерти отца у входа в амфитеатр с венком на голове и цветочными гирляндами в руках, протягивая их равнодушно идущим мимо сильным мира сего, умоляя сохранить на время за семьей должность покойного отца, чтобы она, мать и сестра не умерли с голода.
Никогда, ни до, ни после, не испытывала Феодора такого унижения и такого отчаяния, и пусть получилось – навсегда запомнила она чувство безнадежности и то равнодушие, с которым шли мимо маленькой девочки, увитой цветами, патриции.
