Письмо из «Тэлли» пришло в тот день, когда погиб Берт Чехов. Самое обычное письмо: предложение из иллюстрированного журнала написать статью о скачках на Золотой кубок. Я перебросил конверт через стол редактору спортивного отдела и продолжал разбор почты, которая всегда накапливалась к моим приходам по пятницам. Люк-Джон пробурчал нечто нечленораздельное и вяло протянул руку к конверту, рассеянно моргая при этом в ответ на какой-то бесконечный монолог по телефону.
– Да, да... сорви с них покровы, – сказал он.
Срывание покровов было генеральной политикой «Санди блейз», да будет благословенно ее черствое сердце. Почему я не пишу для «Санди таймс», часто спрашивала моя теща, вместо того чтобы строчить репортажи для такой драной подстилки, как «Санди блейз»? Да больно я им нужен – вот почему. Понять это она была не в силах и всякий раз, когда на нее «накатывало», принималась оправдываться перед любым встречным и поперечным за мою службу. О том, что в «Блейз» платили на двадцать восемь процентов больше, чем в «Таймс», и что содержание ее дочери влетало мне в копеечку, она почему-то забывала.
Я вскрыл дешевый коричневый конверт – какой-то придурок сообщал, что только безнравственные и беспринципные халтурщики вроде меня могут хорошо отзываться о человеке, за которого мне пришлось вступиться в воскресном репортаже. Письмо было написано на туалетной бумаге, и злоба сочилась из него, словно болотный газ. Дерри прочитал его, стоя у меня за спиной, и рассмеялся.
– Говорил же тебе – расшевелишь осиное гнездо!
– Мне только повод дай влезть в неприятности, – согласился я.
Дерри строчил прилизанные нейтральные статейки в еженедельник, благополучно сплавляя мне материалы, возмущавшие спокойствие граждан. Спина у меня, постоянно твердил он, шире.
Еще восемь корреспондентов выражали примерно такое же мнение. И все, разумеется, анонимно. «Проблем у них, – решил я, сбрасывая письма в корзину для бумаг, – было куда больше, чем у меня».
– Как жена? – осведомился Дерри.
– Спасибо, прекрасно.
Не глядя в мою сторону, он кивнул. Ему никак не удавалось преодолеть некоторое смущение в разговорах об Элизабет. И не ему одному.
Разговор Люка-Джона вышел на финишную прямую:
– Непременно, обязательно... Позвоню... Самое позднее в шесть. – Он повесил трубку и с профессиональной скоростью пробежал глазами письмо из «Тэлли». – «Глубокое исследование»... До чего обожают эту фразу шикарные журналисты! Хочешь заняться?
– Если заплатят прилично.
– Я думал, ты все еще бьешься над биографией Бастера Фигга.
– Застрял на шестой главе; Мой герой ускользнул на Багамские острова и не оставил материалов.
– И сколь глубоко ты успел погрузиться в его ужасную и ничтожную жизнь?
– Дошел до конца ученичества и первой победы в классических скачках.
– Это купят?
– Не знаю, – вздохнул я. – Его интересуют только деньги. Все, что он помнит о скачках, – это стартовые ставки. Они доходили до тысяч. Просил написать о самых крупных его выигрышах. Считает, что теперь, когда он удалился от дел, лицензию отобрать не имеют права...
Люк-Джон сопел, потирая веснушчатой рукой резко выступавший на шее кадык, и, опустив тяжелые веки, изучал письмо из «Тэлли». В моем контракте с «Блейз» были свои ограничения: сочинять книги – пожалуйста, сколько угодно, но для того чтобы написать статью для другого журнала или газеты, требовалась санкция Люка-Джона, добиться которой было нелегко.
Дерри столкнул меня со стула и уселся на него сам. Бывая в конторе только по пятницам, постоянного места я не имел и при каждом удобном случае пользовался столом моего более юного коллеги. В верхних трех ящиках у него хранилась настоящая библиотечка из скачечных программ, а также полбутылки виски, в нижнем – сотни две бумажных пурпурных сердечек и каталог порнографических фильмов – свидетельство того, каким лихим парнем хотел казаться Дерри, а совсем не тем законопослушным, умеренным и несколько отрешенным молодым человеком, каковым он был на самом деле.
Облокотившись на край стола, я вслушивался в стрекот пишущих машинок и телефонный перезвон – неделя катилась к субботе. По вторникам учреждение замирало, в субботу здесь, казалось, гудит целый рой растревоженных ДДТ мух. По пятницам я сидел в «Блейз», по субботам ходил на скачки. Воскресенье и понедельник – официальные выходные. Со вторника по четверг я измышлял какую-нибудь возбуждающую умы тему и писал. По пятницам относил материал Люку-Джону, а потом редактору – читать и править.
Результат – тысяча слов в неделю, груды бранных писем и чек, не покрывающий и части моих расходов.
Люк-Джон поднял голову:
– А кто у нас идет на скачки, ты или Дерри?
– Я! – выпалил Дерри в ту же секунду.
– Ты как. Тай, не против? – вопросительно взглянул на меня Люк-Джон.
– Нет, конечно. Это сложный гандикап, как раз по его части.
Люк-Джон поджал и без того тонкие губы и (неожиданная щедрость!) вымолвил:
– В «Тэлли» хотят всю подноготную, намеками тут не отделаться. Что ж, почему бы тебе и не поработать на них, коли есть желание?
В нижнем углу листа он накарябал жирное «о'кей» и подписался.
– Только уж будь другом – если раскопаешь какую тухлятину, попридержи для нас, – добавил он.
«Вот она, цена твоему проклятому благородству», – желчно подумал я. Душа Люка-Джона всецело принадлежала «Блейз», и пробным камнем всех решений было: может ли данное дело прямым или косвенным образом сослужить службу газете? Время от времени одного из служащих спортивного отдела безжалостно приносили в жертву на этот алтарь. Отсроченные отпуска, несостоявшиеся свидания, упущенные возможности – ничто не останавливало его ни на миг.
– Само собой, – коротко ответил я. – И спасибо.
– Как жена? – спросил он.
– Спасибо, прекрасно.
Он исправно задавал мне этот вопрос каждую пятницу. Почему бы и не проявить внимание и чуткость, тем более что «Блейз» это ничего не стоило? А может, это и впрямь его интересовало? Интересовало лишь в той степени, что, если она чувствовала себя не «прекрасно», могла пострадать работа.
Я завладел телефоном Дерри и набрал номер.
– Журнал «Тэлли». Чем могу служить? – Девичий голос, ровный, утомленный, с западнокентским акцентом.
– Я хотел бы поговорить с Арнольдом Шенкертоном.
– Простите, кто его спрашивает?
– Джеймс Тайрон.
– Минуту... – Щелканье, пауза. – Соединяю.
Столь же ровный, интеллигентный голос провозгласил себя Арнольдом Шенкертоном из отдела очерков. Я поблагодарил за письмо и сказал, что готов принять предложение. В меру приветливым тоном он проронил, что это очень мило с моей стороны, а я в свою очередь добавил:
– Если, конечно, оплата будет приличной.
– Ну разумеется! Сколько вы хотите?
