– Доктор Мирош! Коллега! Вы что, меня не слышите? Нолу!
Директор. А мне от экрана не отвернуться и рук с пульта не убрать. Ну что он, не понимает, что ли? На двери написано: «Не входить!»
Надо было добавить – «Убью!»
Я смогла только мотнуть головой и что-то такое сделать плечом. Старичок вряд ли понял значение этих движений, а если понял, то не оценил.
– Может быть, вы всё-таки обратите на меня внимание? Коллега!
Гармоники почти сошлись… почти, но не совсем. Генератор выдал противное «з-з-з-з», от которого тут же зачесалось в ушах, и зубец упал на четвёртый уровень. Я бросила взгляд на энцефалограмму. В левой височной области «голубая» и «коричневая» линии участились до предела, готовые выдать пик, «красная» же, наоборот, замедлилась и почти утратила амплитуду. Я нажала клавишу, и в кровь собачки поступила доза азимана – достаточная, чтобы предотвратить судороги…
– Нолу! – и директор похлопал меня по плечу. Тому самому, которым я ему сигналила: подожди!
Я обесточила пульт, встала и медленно повернулась к нему – слева направо, чтобы сначала он увидел обожжённую половину лица.
– Да, господин директор?
Он выглядел испуганным. И, конечно, не от созерцания сине-багровых рубцов.
– Нолу, давайте пройдём в мой кабинет… это очень срочно…
– Опять защитники животных?
Он покачал головой.
– Обриш! – позвала я лаборанта. Он выбрался из-за стойки со старой аппаратурой, которая уже не нужна, но списать её невозможно. – На сегодня всё. Обиходь собачек, и можешь идти домой. Господин директор…
Он держал дверь открытой. Бывший полковник, хоть и ветеринарной службы.
В коридоре он взял меня под локоть, нагнулся к уху и зашептал:
– Нолу, в кабинете вас ждёт человек из Комиссии… он не представился, но я его случайно узнал… видел раньше… официально он якобы из Департамента здравоохранения, но я вам говорю… в общем, имейте в виду, понимаете? У вас ведь уже были проблемы…
– Спасибо, коллега, – сказала я.
Спецофицер выглядел так, как положено – то есть был похож на кого угодно, только не на спецофицера. Этакий умеренно пьющий деревенский фельдшер… он и сидел-то на краешке стула, не осмеливаясь осквернить своими потёртыми штанами благородный серо-зелёный плюш обивки; я и не помню, откуда именно привезли нам мебель, но остатки былого лоска ещё держались. При виде нас офицер вскочил, уронил лежавшую на коленях шляпу, поймал, прижал к животу – и тут же уронил зажатую под мышкой толстую папку…
– Прошу прощения… господин директор, доктор Мирош… прошу прощения… Инспектор профилактической службы Верике – к вашим услугам…
Я кивнула:
– Чем обязана?
– Доктор, вы знаете, что ситуация в стране критическая…
– Знаю.
– …а вы уникальный специалист… Наш департамент истребовал вас в качестве эксперта, работа ответственная и в высшей степени секретная, с отрывом от основного места работы, но оплата по высшему разряду с премиальными, не отказывайтесь, пожалуйста…
– То есть я могу отказаться?
– Конечно, но…
– Инспектор, я сейчас провожу серию важнейших экспериментов. Вы знаете, что такое «леволатеральный синдром»?
– Разумеется.
– Так вот, я, кажется, нашла способ заблаговременно определять начало припадка и купировать его без применения медикаментов. Но если я сейчас прерву работу, то потом придётся всё начинать сначала, поскольку животные с обнажённым мозгом долго не живут, а создавать заново всю линию…
– Я понимаю, – убитым голосом сказал офицер. – Но разрешите, я вас немного ознакомлю с темой нашего… с нашей темой? Это недолго займёт… займёт немного… В общем, полчаса хватит. Ах да… и… господин директор?…
– Наедине, – сказал директор. – Я помню.
Мы расположились за директорским столом – со столешницей из настоящего чёрного дерева и твёрдой потрескавшейся кожи с тиснением, изображающим картины радостного крестьянского труда. Наверняка стол этот заказывал себе богатый помещик откуда-нибудь из хлебных прихонтийских степей, прожигавший неправедные богатства в столице. Спецофицер, притворяющийся инспектором, раскладывал какие-то бумаги из папки. Я ждала.
– Доктор, вы подавали в позапрошлом году запрос в наш департамент на проведение исследований, вам было отказано…
– Совершенно верно.
– Теперь мы видим, что была совершена грубейшая ошибка… или даже акт саботажа. Решено начать комплекс работ по обозначенной вами тематике, и было бы неправильно не предложить вам…
– Я подавала два запроса. Один по проблеме распространения паразитического энцефалита, второй…
– Второй, – сказал инспектор.
– Значит, решили обратить внимание на Шар-гору?
– Простите?…
– Там, где я была недавно, есть присказка: «Не заметить Шар-гору». Пустой берег, и на берегу будто каменное пушечное ядро, только в километр высотой. Не слышали?
– Не приходилось, – соврал инспектор. – Но смысл понял. Да, вот так получилось, что не дали ход вашему запросу и даже постарались запрятать его подальше…
– Что же переменилось?
– Новый директор… мм… он подозревал, что прежний директор препятствует ряду направлений исследований, и… В общем, это подтвердилось.
– Понятно, – сказала я.
– Я тут позволил себе сделать краткую выжимку из вашего запроса, проверьте, не упустил ли я чего-нибудь?
Он вынул из папки несколько листков, скреплённых старомодным зажимом, вынул один и подал мне. На машинке со знакомо скачущими буквами было напечатано:
«Краткое резюме запроса доктора медицины Нолуаны Мирош в департамент науки от 16.11.27.
1. Чем объяснить тот факт, что к нейроаффективному излучению (далее – НАИ) оказались чувствительны только люди; все высшие млекопитающие, включая приматов, полностью интактны?
2. Почему к излучению интактны дети? Почему с годами возраст наступления чувствительности снижался (с 18–22 лет в 01-м году до 12–14 лет в 24-м)?
3. Почему мутации живых организмов на Юге и в долине Зартак на Севере разительно отличаются от радиационных мутаций, исследования по которым опубликованы Императорской Академией Натуральных Наук после Первой Кидонской войны; при этом мутации в центральных областях даже в зонах сильного заражения полностью совпадают с описаниями семидесятилетней давности?
4. Какая технология применена при производстве излучателей НАИ? Почему нет никаких следов предшествовавших разработок? Что за эффект „размножения делением“ означенных излучателей? Чем является само НАИ, если оно не электромагнитное?
5. Если эффект воздействия НАИ таков, каким нам его представили, то почему значительная часть ресурса надаффективного внушения расходовалась на астенизацию и шизофренизацию населения путём многолетней трансляции „Волшебного путешествия“ – ментограмм клинических шизофреников (в разные годы трансляции занимали от 3 до 14 часов в день)? Чем объяснить то, что сильнейший способ внушения не использовался для изменения потребительского поведения и как следствие – для форсированного экономического роста?
