«В тот же день 26 января туманная завеса, дотоле застилавшая от меня будущее, спала, и я почувствовала, что рождена для славы».
Аля вздохнула и захлопнула книгу. Фотография на обложке не оставляла надежды даже на внешнее сходство. Разве что худоба – это уж точно совпадает. Ключицы, как у Сары Бернар! Есть чему порадоваться…
Не вставая, она поводила ногой по ковру у кровати, но тапки не нашла: наверное, забыла у себя в комнате, перебираясь утром с книгой в родительскую спальню. Але нравилось именно здесь читать по утрам, ощущая босыми пятками прохладу шелкового покрывала. Можно было представлять себя кем угодно – хоть великой Сарой Бернар, хоть принцессой Турандот. Особенно если надеть мамин кремовый пеньюар с гипюровым кружевом и не обращать внимания на то, что кое-где кружево аккуратно подштопано прозрачными нитками, выдернутыми из колготок.
Пеньюар этот был почти семейной реликвией – настоящий, югославский. Настоящий – в том смысле, что куплен он был в самой Югославии, которая десять лет назад считалась почти западной и почти капиталистической. Во всяком случае, Инну Геннадьевну категорически отказались выпустить в турпоездку вместе с мужем.
Это было предметом долгих и возмущенных домашних воспоминаний.
– Вот в этом и был весь бред, вся бессмыслица нашей жизни! – восклицала мама даже теперь, спустя столько лет. – Мало им было этих характеристик бесчисленных, этих собраний! Одних протоколов сколько я им принесла… Нет: с мужем нельзя, только поодиночке. Я ей объясняю, этой идиотке: мы не собираемся эмигрировать и даже оставляем вам дочь в качестве заложницы! А она смотрит на меня, как будто я не детский врач, а агент ЦРУ, и без зазрения совести заявляет: малолетнюю дочь вам обязаны будут выдать через Красный Крест, и вы это прекрасно знаете. Бред, больше ничего, даже вспоминать противно!
Так что пеньюар, пожалуй, не должен был навевать приятных воспоминаний. Но он был до того красивый, до того изысканный и смотрелся так необычно – и раньше, на фоне общего дефицита, и теперь, на фоне турецкого ширпотреба. И Аля совсем не думала о том, что прежняя жизнь ее родителей была бессмыслицей и бредом, – а просто любила облачаться в это одеяние и чувствовать себя необыкновенной, загадочной дамой.
В мамино отсутствие, конечно. Аля давно уже поняла, что с мамой лучше не спорить, особенно по таким фундаментальным вопросам, как разделение одежды на праздничную и повседневную. То есть можно было, конечно, с пеной у рта доказывать, что пеньюар – это просто халат, в котором утром пьют кофе, и нечего его лелеять и холить, надевая только по воскресеньям. Но зачем? Все равно по утрам мама уходит на работу, а Аля остается дома, и можно просто-напросто надеть кремовый пеньюар, забраться на застеленную лиловым шелковым покрывалом родительскую кровать и пить кофе из парадной фарфоровой чашечки, представляя, что читаешь не книжку, а письмо от тайного любовника.
Покрывало, кстати, тоже было югославское и выглядело спустя десять лет почти как новое – конечно, тоже благодаря маминой аккуратности. Если бы Инна Геннадьевна увидела, что Аля валяется на застеленной кровати, да еще с чашкой кофе в руках, возмущению ее уж точно не было бы предела.
– Вот это и свидетельствует о том, что у вашего поколения не осталось никаких жизненных ценностей! – сказала бы она.
– Да ну, мама, при чем здесь ценности, – улыбнулась бы в ответ Аля. – Ну хочешь, в Мавзолей схожу на экскурсию?
– По-моему, я не давала никому оснований подозревать меня в такой глупости, – обиделась бы мама. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! В жизни должен быть порядок, иначе все разрушится. «Есть ценностей незыблемая скала»! Да ведь вы поэзией не интересуетесь… Вот я уверена, ты даже не знаешь, чьи это слова!
– Халат, что ли, – незыблемая ценность? – рассмеялась бы Аля. – Ерунда все это, мамуля! И стихи я читаю, зря ты говоришь.
Аля улыбнулась, представив себе незлобный мамин гнев, поставила на пол чашку с застывшей кофейной гущей и встала наконец с кровати. Рядом стояло трюмо. Аля мельком глянула сначала на свое отражение, потом на смятое покрывало. И конечно, не удержалась от привычного, с детства любимого занятия: выдумывать невероятные костюмы из всего, что попадалось под руку!
В одно мгновение она сбросила пеньюар и, стянув с кровати покрывало, завернулась в него, как в тогу, – точнее, как в то одеяние, в котором была сфотографирована Сара Бернар на книжной обложке.
В югославские шелка можно было завернуть трех таких, как Аля; она тут же утонула в лиловых волнах. Хотя покрывало давным-давно уже служило материалом для ее театральных фантазий, Аля снова восхитилась тем, как мгновенно преобразился ее облик. Даже острые плечи словно приобрели какой-то новый, почти величественный разворот, выступая из драпирующейся, ткани, даже рука указывала вдаль каким-то особенным, томительным жестом.
Было уже два часа, и нормальные люди об эту пору не валялись с книжкой на кровати и не вертелись перед зеркалом, а стояли у токарного станка, или сидели за компьютером в офисе, или выходили в открытый космос, или производили еще какие-нибудь общеполезные действия. Или хотя бы просили милостыню в подземном переходе, что тоже не очень-то легко, учитывая ноябрьскую слякость и пронизывающий мокрый ветер.
Впрочем, Алю меньше всего интересовало, что делают нормальные люди. Она с детства привыкла делать то, что хотела сама, и за свои неполные девятнадцать лет не раз успела убедиться: не всегда это так уж плохо, даже в глазах окружающих.
К тому же ее рабочий день все-таки должен был начаться, но только через два часа. А до этого надо было перекусить, привести себя в порядок и выяснить, как все-таки строится мудреное сечение пирамиды. Сечения Аля вчера так и не одолела, хотя именно его предстояло сегодня объяснять Наташе Смирновой.
Но насчет задачки она как раз меньше всего беспокоилась: Максим обещал прийти к трем и можно было не сомневаться, что получаса ему хватит на любую геометрическую головоломку.
Меньше всего Аля Девятаева могла предполагать, что когда-нибудь будет давать частные уроки математики. Да она ее терпеть не могла, эту математику, особенно в старших классах! Правду сказать, если бы родителям не дали новую квартиру так скоро и она не перешла бы в одиннадцатом классе в новую школу, выше тройки Аля на выпускном экзамене не получила бы. Но здесь, в Тушино, школа только что открылась, классы были большие, а учителей не хватало, поэтому требования оказались невысокие, не сравнить с теми, что были в старой школе.
Вообще-то родители удивились, когда однажды вечером накануне переезда Аля спокойно заявила, что вовсе не собирается доучиваться в своей прежней школе.
