– Эй, Владик, проснись… – сквозь сон донесся до меня голос мамы.
Я не просто проснулся, а вскочил с кровати и, должно быть, с безумным видом уставился на маму, потому что она спросила:
– Что с тобой? Ты не заболел? Весь мокрый, постель смята… Ты как себя чувствуешь?
– Странно… Словно меня только что жарили на сковородке…
– Я сейчас принесу градусник, вдруг у тебя температура? Тогда поездку придется отложить…
– Нет, не надо никакого градусника! – отказался я, приходя в себя после сна и поправляя мокрую от пота сбитую на сторону простыню. – Со мной все в порядке, это все из-за жары. На улице душно даже ночью, как будто у нас не город, а гигантская духовка. Ни окна открытые не помогают, ни вентиляторы… Только гоняют горячий воздух туда-сюда…
– На сплит-систему у нас пока нет денег, – сказала мама.
– А я ее и не прошу… Просто говорю, что в городе жарко… Небывало жарко… Такого не было на моей памяти…
– Ой, да какая там у тебя память? – улыбнулась мама. – Четырнадцать лет, а говоришь, как семидесятилетний старик, переживший страшную жару пятьдесят лет назад. Давай, собирайся, а то опоздаешь на автобус.
– Мне и собирать-то нечего, все сумки давно собраны, – отозвался я.
– Пойду, приготовлю тебе поесть, – сказала мама и вышла из комнаты.
Едва за ней закрылась дверь, как я обессиленно упал на кровать и уставился в потолок. После сна я был очень уставший. И так уже неделю подряд.
Целую неделю каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто я стою в красной комнате, погибаю от жары, и сверху на меня падают камни, от которых негде скрыться. Затем просыпаюсь и не могу прийти в себя. Все тело болело, словно на самом деле трескалась моя кожа, а потом меня прибивало камнями.
Этот сон я просто ненавидел. И вообще все сны, в которых я оказывался в закрытом помещении.
Я никогда ни от кого не скрывал, что у меня клаустрофобия, то есть боязнь закрытого пространства.
Я боялся находиться в маленьких комнатах, в лифтах, в подвале. Когда я оказывался там, со мной случался приступ: голова начинала кружиться, я обливался потом, на меня наваливался жуткий, животный страх, перед глазами все плыло и хотелось умереть, лишь бы не находиться в тесной комнате. А потом думал, что даже смерть от этого не спасет, потому что после смерти я буду ВЕЧНО находиться в тесном гробу и убежать оттуда уже никогда не смогу… Никогда…
Я встряхнулся, как пес после купания, выбрасывая из головы неприятные мысли, и, обводя комнату взглядом, задумался: «Так, вроде бы все взял, ничего не забыл. Одежду, зубную щетку, пасту, жидкость для контактных линз, контейнер для них, книжку, иголку, нитку… да, все взял… Тогда в путь».
– Прощай, моя любимая комната, – вслух сказал я, стоя у двери, когда оделся. – Мне будет тебя не хватать. Хотя почему «прощай»? До свидания!
«Или все-таки „прощай“?» – помимо воли подумал я.
Моя комната была очень просторной, потому что, когда выявили у меня клаустрофобию, родители выделили мне самую большую и светлую комнату. И она мне нравилась.
Еще раз окинув ее взглядом, я вздохнул и закрыл дверь.
Почему-то было тоскливо. Так бывает всегда, когда куда-то уезжаешь из дома на длительное время.
А ехал я на Черноморское побережье, где недавно открылся специальный лагерь для подростков с психическими отклонениями. По словам его создателей, благодаря непринужденным групповым тренингам, детям легче справиться со своими проблемами, когда они видят, что не одиноки в своих бедах. А так как лагерь, как я уже сказал, располагался у моря, то занятия сочетались с отдыхом. Короче, я ехал отдыхать и одновременно попробовать снизить уровень своего страха.
Был конец мая, когда я узнал о лагере.
Я, истекая потом, несмотря на легкую светлую одежду, вернулся домой и бросил сумку под вешалку. Мама жарила пирожки. В кухне было невыносимо жарко, как в аду.
– Все! – сказал я, опустошив наполовину бутылку минералки. Утер губы тыльной стороной руки. – Отмучился!
– Все?
– Да! Теперь – свобода! Даешь свободу ученикам! Даешь смерть урокам! Даешь гульки до полуночи, до потери пульса! Даешь костры и жареные сосиски с печеной картошкой! – провозглашал я, потрясая правым кулаком в воздухе. Наверное, я был похож на какого-нибудь эмоционального революционера. – Не даешь просыпаться в семь утра, сидеть в школе до одури!
– Ну наконец-то каникулы, – улыбнулась мама, – но не забывай, что ты обещал мне помочь на даче.
Я мгновенно сник. Еще в начале четвертой четверти, предчувствуя наступление каникул, я наобещал маме и огород вскопать, и картошку посадить, и забор выкрасить, и то сделать, и это, лишь бы поскорее наступили каникулы (как будто от мамы зависело их наступление…)! И вот каникулы почти что начались, и пришла пора отвечать за свои слова. Но так не хотелось, жуть…
– Ладно, помогу… Ма, завтра состоится родительское собрание. Мы будем ставить для вас, для родителей, КВН, потом классная раздаст всем дневники с оценками, и… каникулы!
– Жалко, что без дневников обойтись нельзя. Там, наверное, ничего хорошего не будет… – Мама подкрутила газ. – У меня к тебе есть взаимовыгодное предложение.
– Какое? – встрепенулся я, откусывая пирожок.
– А вот, смотри, – проговорила мама и бросила мне газету, – там отмечено.