– Ты всегда была другой…
– Не хочу тебя разочаровывать, – деловито заявила Ева, – но я всегда была одинаковой, со дня нашей первой встречи.
– Нет-нет, другой. Не похожей ни на кого в этом мире, да и во всех мирах Вселенной. Не похожей, даже, на себя вчерашнюю. Каждый раз я уходил, а когда возвращался, непременно заставал тебя уже другой. А кто знает, сколько метаморфоз происходило с тобой за время моего отсутствия? Пожалуй, тысячи?
– Но ты никогда не отсутствовал больше трёх дней… Хотя, помнится мне, как-то ты обиделся и ушёл на неделю…
– Целую неделю! – сыронизировал я, но она, увы, не умела читать между строк. – Знаешь, с кем-то другим это было бы семь незначительных дней. Но с тобой… с тобой это была целая вечность.
– Может быть, я просто отвыкла?
– За неделю? Отвыкла? – я хотел убедиться, что правильно её услышал.
– О, что такое неделя? Всего семь дней? Но семь – это три и четыре. Раньше ты уходил только на три дня, а значит, за шесть дней ты мог дважды вернуться. Но когда ты не пришёл и на вторые три дня, я была в недоумении. Всё же, решила отсчитать следующие три, но ты вернулся на четвёртый. Только тогда до меня дошло: тебя не было целую неделю!
– Непростительно!
– Да. А как ещё? Когда ты не в себе – это почти вечность.
О её слова порезался воздух.
* * *
Через три дня я вновь пришёл проведать её в клинику. Она была бледна, с неохотой отвечала на вопросы о самочувствии. Её психиатр объяснил, что позавчера опять произошёл приступ, и что пациентка ещё не совсем оправилась после него. Признаться честно, я не знал о чём говорить. Да и стоит ли? Поэтому тихо сидел и смотрел.
День стоял ясный и сквозь полуоткрытые жалюзи в комнату проникали полосатые лучи утреннего солнца. Ева скрестив ноги сидела на кровати. Кстати, это была её любимая поза. Помню, раньше она могла часами вот так сидеть, обложившись книгами, чистя и поглощая апельсины.
В её просторной, но скупо обставленной квартире всегда было много книг. Они стояли на полках, грудой лежали на диване, на кухонном столе, в кровати, в неработающем камине и просто на полу. Апельсины, ещё один предмет её особой страсти, тоже распространялись повсюду. Вперемешку с книгами на столе и окнах, в вазах, на камине. Она покупала их килограммами. Видя прилавки с апельсинами, непременно устремлялась туда и неважно, что дома ими забит весь холодильник.
Уже позже стало ясно, что маниакальная любовь к этим фруктам – далеко не безвинная странность…
Ушёл я поздно. За окном стоял вечер, пришедшая медсестра принесла лекарства и зажгла свет. Ева по-прежнему сидела на кровати. Думаю, она вряд ли заметила мой уход, как, впрочем, и моё присутствие.
* * *
Я шёл мокрой после дождя улицей. Воздух был на удивление чистый и прозрачный. Такой чистый, что больно вдыхать. Вдруг вспомнил, что это были её слова. Она никогда не любила зиму. Всё жаловалась, что ей больно дышать зимним воздухом; как будто его хрустальная чистота острыми лезвиями врезалась в лёгкие. То же она иногда повторяла после дождя. В такие дни, Ева никогда не выходила из дому, боясь порезаться…
