Санлукар-де-Баррамеда, сентябрь 1453 года
Наступил час рассвета, когда взоры мореплавателей с надеждой обращаются к востоку. С вершины зубчатой башни приметили сначала черную точку на дороге, а немного погодя – коня и всадника, окутанных облаком пыли. Часовой окликнул стражника, дабы тот поспешил к воротам. Над сводами дворцовых арок виднелось освещенное верхнее окно. Дон Хуан Алонсо Перес де Гусман, герцог Медина-Сидония, поджидал гонца.
Когда всадник въехал в город, заря уже осветила глинобитные стены, отливавшие синевой – от добавленного в известку индиго. Звонарь церкви Святого Франциска ударил в большой колокол, и ночной сторож затаил дыхание перед последней догоравшей свечой. Цоканье копыт доносилось то из одной, то из другой улочки, оно приближалось, и вот уже всадник миновал рыночные ряды и вихрем промчался по площади Де-ла-О. Вслед ему одна за другой захлопали ставни вдоль Куэста-де-Белен. А он дал напоследок шпоры коню и наконец соскользнул с его горячего крупа. Сверху, из другого окна над арочными сводами, украшенными резными изображениями чудовищ и сирен, за ним наблюдали несколько детей.
Стоявший под аркой конюх взял коня под уздцы. Адъютант герцога самолично повел гонца по длинным коридорам. Поднявшись на второй этаж, они стали свидетелями настоящих боевых действий: все те же дети удирали от няньки, пытавшейся поймать их и снова водворить в постель. Самый маленький из них, съежившись, спрятался за настенным ковром, рядом со скамьей для посетителей. Он был более плотного сложения и смуглее, чем дети Медины; вероятно, мальчуган гостил здесь, будучи сыном бедных родственников, пославших его на воспитание к герцогу. Гонец попытался улыбнуться и почувствовал, что его лицо оцепенело от усталости. Он молил Господа, чтобы этот ребенок не оказался сыном человека, которого потерял Санлукар в результате происшедшей трагедии.
Адъютант постучался и ввел гонца во внутренние покои. Слуги столпились в коридоре, не осмеливаясь подслушивать у дверей. По лестнице уже прохаживались взад-вперед несколько рыцарей, то и дело поглаживая свое оружие. Неужели нарушили перемирие мавры, ободренные нездоровьем короля дона Хуана? Но тогда посланец не прискакал бы по дороге из порта, а приплыл бы из Севильи по Гвадалквивиру. Накануне дозорный заметил на другом конце бухты тонущий корабль, узнав в нем одно из судов конвоя, который отплыл весной в Кандию. Впрочем, адъютант герцога не побледнел бы так, если бы речь шла о заурядном кораблекрушении, пусть даже судно и прибыло из далекой Греции.
Дон Хуан Алонсо Перес де Гусман наконец появился на пороге. На нем отсутствовали доспехи, что было хорошим знаком, однако взгляд его был мрачен, а лицо так же бледно, как у адъютанта. Герцог прошел по коридору мимо выстроившихся шеренгой слуг и остановился перед лестницей, где уже гудела толпа. С каждой фразой его голос становился все глуше, а растерянность и уныние – все заметнее. Между тем гонец подошел к скамье и тяжело опустился на нее. Поблизости никого не было, и только спрятавшийся за ковром ребенок сверлил его большими черными глазами. Одетый в одну ночную сорочку, мальчуган дрожал всем телом, хотя в помещении вовсе не было холодно.
Весть о случившемся достигла городских кварталов раньше, чем герцог закончил свою речь. Жалобным криком пронеслась она по дворцовой лестнице, перелетела через двор, гулким эхом прокатилась под сводами галереи и наконец выплеснулась на улицы, повторив в обратном порядке путь гонца. Женщины выскакивали из домов босиком и спешили к городским воротам, а мужчины бежали к площади, готовые отомстить за проигранное сражение. Всего лишь одного человека потерял в этой битве Санлукар, но люди причитали так, словно каждый из них лишился отца, брата или мужа. На протяжении всего лета под средиземноморским небом в разных городах и на разных языках раздавались стенания:
– Византия пала! Пала Византия!
Герцог Медина застыл в молчании у дворцовой лестницы. Его солдаты спустились во двор, пряча оружие от глаз служанок, подглядывавших из-за решетчатых окон. Снаружи, на улицах и площадях, весть все еще передавалась из уст в уста, достигая и обители отшельника, и дальнего предместья за рекой:
– Византия разгромлена! Константинополь пал!
Гонец протянул было руку в направлении мальчика, но тут же отдернул ее. Он подумал, что, настигни его сейчас смерть, последним его воспоминанием будет это ангельское личико с черными глазами. У ребенка же, по прошествии лет, не должны остаться в памяти ни его убитое горем лицо, ни печальная новость, а только галоп на рассвете, крики на улице да набатный бой колоколов, словно возвещающих о конце света.
Спустя двадцать лет
– Дон Педро Тафур?
Молодой рыцарь оглядел незнакомца, постучавшего в его дверь. Нарядный, надменного вида, приземистый и плотный, как и он сам, лицо скрыто под маской, но в глазах не заметно враждебности. На нем были плащ из грубой шерсти, тонкая блуза, красная шапка, гранатовые панталоны и черные башмаки – так одевались почти все пажи, каких ему довелось встречать во Флоренции. Не иначе, его хозяин – августейшая персона, коли слуга так высокомерен.
– Un messaggio2. – Паж протянул ему запечатанное сургучом письмо.
Тафур пошел за камзолом, чтобы дать ему монетку. Когда он вернулся к дверям, посыльный уже ушел.
Сквозь лестничный проем он успел разглядеть длинные полы плаща, мелькнувшие в направлении сеней. Как его только пропустил привратник? Ведь хозяин постоялого двора не раз твердил ему, что не одобряет визитов к постояльцам. К тому же ни привратник, ни хозяин не знали, что его имя Педро Тафур. Он взвесил на руке письмо, снял сургуч и развернул свиток. Недоброе предчувствие сдавило ему грудь, когда он узнал герб, отпечатанный в углу листа. Шесть золотых шаров на ярко-красном фоне, вроде тех, что аптекари используют в качестве гирек при взвешивании. Герб банкиров Медичи.
Он надел кафтан, подпоясался кушаком, но уже на лестнице вернулся за длинным плащом, дабы спрятать под ним шпагу. Табурет привратника пустовал, да и паж как сквозь землю провалился, растворившись среди уличных лотков и навесов. Тафур втиснулся в разномастную толпу, учтиво повторяя направо и налево: «Scusatemi via» – «Позвольте пройти, будьте любезны». Но уже через десять шагов его бока ныли от чужих локтей, а лодыжки – от пинков. Он наткнулся на ящик с луком-пореем и опрокинул его на землю, а когда нагнулся, чтобы подобрать лук, зеленщик начал истошно кричать. Не дожидаясь, когда вокруг него сомкнется круг очевидцев, Тафур юркнул в лоджию рынка. Сбоку от колоннады еще одна толпа заполняла широкую улицу, бравшую свое начало на берегу Арно. Казалось, все пажи мира надели в этот день серые плащи и красные шапки. В конце улицы чья-то тень мелькнула в проеме между домами, остановилась, огляделась по сторонам и метнулась за угол.
