дело мастера боится
(про то, какие в одном местечке дела тревожные творились)
У одной девочки отец был гробовщик. Жили они довольно припеваючи, поскольку люди вокруг умирали один за другим – только успевай работать. Из больницы дохтор постоянно записочки присылал: так, мол, и так! одним хорошим человеком на нашей грешной планете стало меньше! надо бы его и зарыть с глаз долой, но по самым что ни на есть христианским обычаям!.. Ну, тут уж гробовщик своё дело знает, и за полчаса такую домовину для покойного смастерит, что живые обзавидуются!..
Но вот однажды в город приковыляла странная старушка и наколдовала так здорово, что люди совсем перестали умирать, а некоторые даже родились заново. Ходят такие, как ни в чём не бывало, за барышнями ухаживают: пуси-муси, ляси-тряси, дескать! стерпится – слюбится!.. Куда тут вам – монохромная гамма!!
Год проходит – никто не умирает, другой проходит – все вокруг счастливые и зажиточные, а только наш гробовщик с дочкой терпят нужду и голод: работы-то нет!.. И вот однажды гробовщик подозвал к себе девочку и, ласково поглаживая её по головушке, заговорил:
– Девочка, а девочка! а не хочется ли тебе сегодня чего-нибудь покушать?..
– Очень хочется. – говорит девочка. – Виданое ли дело: семь дней не кушать… Отощала!
– Вот и я о том же толкую. – посапывает осерчалым фитильком гробовщик. – И уж как хочешь, дорогая девочка, а пришла нынеча пора и тебе о пропитании семьи позаботиться. Хошь – иди на фабрику работай, а хошь – поступай как знаешь, но чтоб сегодня к вечеру у нас в доме стол был накрыт. Сколько ж можно тощать?..
Девочка не очень долго думала, а папеньке в ноженьки поклонилась и куда-то там пошла. Не сказала – куда.
А в этом же местечке жил один морячок, который любил ходить купаться на речку. Не отпускала его от себя водная стихия, куражилась отчаянно и штормила. Оно, конечно, можно иной раз и в корыте штормовые баллы устроить и семь футов под килем зачудить – но интересу в этом мероприятии для шибко гораздого человека на раз-два-и-обчёлся. Вот так-то этот морячок ходил и ходил купаться каждый день, а однажды взял и утонул. Водолазы его быстро вытащили из-под коряги, поплакали сколько надо, а потом говорят гробовщику: пришло времечко и тебе поработать, мил-человек! смастери-ка нам гроб для морячка, а мы не поскупимся на оплату!.. И не поскупились. Всякий, кто из горожан не заглядывал этим вечером к гробовщику домой, тот и надивиться не мог: стол у гробовщика всяческими яствами заставлен, мадерка заграничная в бокалах плескается без устали, а сам гробовщик с доченькой сидят напившись да нажравшись – словно огузки налитые – сидят, друг с другом мало говорят: через слово рыгнут, через два пукнут!.. Ну, вроде, жизнь маленько налаживаться стала.
А ещё в этом же местечке, неподалёку от леса жил дровосек. Всякий с ним дружил, всякий его знал, как весьма добродушного и отзывчивого человека, всегда-то он ходил со своим любимым топориком и весёлую песенку насвистывал. Многонько он знавал трудолюбивых куплетов, унынию дороги привольной не давал, лентяев и лоботрясов в правах зачастую ущемлял. Зверушек тоже лесных любил со всей очевидностью. Как ни пойдёт в лес, так хлебца с собой захватит – то белочку накормит, то лосяшку угостит. С топтыгиной семейкой, бывалоча, на одном брёвнышке сидит, в картишки перекидывается и проигравшему щелбанов отвешивает. Натуральное совпадение противоположностей. И вот пропал вдруг дровосек, никто его не видит и песенок его не слышит. Был человек – и нет человека. Собрали солдат и пошли в лес искать: мало ли, заблудился с недосыпу или медведи зверским инстинктам-таки поддались и сожрали своего благодетеля!.. не всё же время пасть попусту раззявывать… И вот ходят солдаты по лесу, ищут, а никого найти не могут, и совсем приуныли с этих дел. Хорошо, один солдатик глазастый был, увидел что-то там в прореши лесной, закурлыкал шибко: смотрите-смотрите!.. Все смотрят: а сидит дровосек в лесу на пеньке, трубочку курит и помалкивает беспросветно. Поскольку сидит без головы. Головка-то рядышком с ним валяется, и глаза у ней с испугу вытаращенные до чрезмерного изумления, а рядом и топорик дровосековский лежит – сразу видно, что им голову и отрубили. Тут уж, конечно, всему народонаселению от мала до велика погоревать пришлось изо всех сил, флаги на государевых заимках приспустили, но и про гробовщика не забыли: приступай-ка, мастер, за привычную работу! дело мастера боится!.. вот тебе рупь золотом!.. (А по тем временам рупь золотом – это были деньги не малые, я вам скажу. Очень даже большие деньги были по тем временам, начальство не даст соврать. Иной раз и склад купеческий можно было за рупь золотом прикупить, да ещё какой замечательный склад!.. склад на все 550 кв. м., на фундаменте из силикатного кирпича и с комплектом из металлоконструкций для обшивки сэндвич-панелями – вот какой склад!.. а вы говорите…)
– Ради памяти хорошего человека, расстараюсь во всю мочь. – говорит мастер. – Могу из амаранта-дерева домовину сколотить, могу из палисандра цельный похоронный шкаф обделать, а могу из ксилокарпуса этакий гроб смастерить, что сам Пушкин на том свете обзавидуется. Но дороже выйдет.
– Валяй. – говорят ему. – Колоти гроб из ксилокарпуса. Деньги – что? деньги – пшик!!
А Пушкин-то – это который Александр Сергеевич, он в нашем местечке завсегдатаем был. Ну, сообщаю, чтоб вы знали.
И совсем хорошо зажил с тех пор гробовщик с дочкой. Что ни день, то в подворотне бабу мёртвую найдут с брюхом, выпотрошенным, что ни ночь, то в канаве купца выловят с карманами распотрошёнными. А родственники-то убиенных порядок законный знают наперечёт: наплакался вдоволь, насетовался на судьбу-злодейку, но вот поминки с похоронами – будь любезен – изготовь наверняка, а покойников в нашем местечке принято хоронить во гробах и с оркестром. Ну, и денежку за гроб – будь любезен – выложи. Из палисандра-то гробы весьма полезные получаются – хошь родственника своего хорони, хошь заместо пианино на нём тренькай. Покупатель всегда прав.
И вот совсем уж город вымер – человек с пятьсот осталось, да и те из дома носов не кажут – как однажды по утру вновь заявилась та странная старушка, что раньше всем бессмертие наколдовала.
– Это, – говорит. – что-то непонятное тут у вас творится, и я намерена это дело расследовать.
Заячьей да белячьей говядины в котле наварила, промеж миллиона слов свой десяток урезонов непонятных вслух пропустила, в кочегарный огонёк самоварного серебра на расплавку подбросила, да каждому горожанину – из тех, кто до сих пор в живых остался – дала понемногу зелья своего отведать.
