СТРЕЛЕЦ
Наша агрессивная битва окончена. Нас подавили. Но помнишь, как ты призывала меня искать карты Таро (или ты сама желала их найти, я уже забыл). Но помнишь? Мы прямо друг с другом говорили, но мы уже мертвы. Вначале умер я, а затем ты, это правильно. Песочный Брат нанёс Звёздной Сестре второй удар плетью и умер, потому что мужчина раньше женщины во всём. Наши мёртвые тела перенесутся от сухого Марса (Овен) к горячему Солнцу (Лев), а затем к востоку (Стрелец). Я знаю, кто я есть. Ты знæшь, кто ты есть. Мы покойники, богатые свœю смертью. We are the dead… Как же это восхитительно, ибо в этом мире под луной полно бедных людей, вместо кофе готовящих себе цикорий. Стал бы я Центавром после смерти, так я бы то и делал, что с презрением смотрел бы на толпу мещан в любом периоде времени. Видел бы разные вещи, которые происходили и до меня, например, наиболее интересный из всех крестовый поход, четвёртый, в котором Византию ожидал первый крах от меча крестоносцев, хотя главным инспиратором и бенефициаром выступала здесь Венецианская республика, не без помощи, естественно, забытого православными греками Зевеса, не без него славные до́жи Santo Marco заполучили себе острова и торговые пути. После этого мудрый Зеус Патер, временно убивший своих бывших почитателей, взмыл в небо и жёлтым огненным вихрем двинулся на северо-восток, заражённый православным ладаном и духовным оптимизмом о внешности современных женщин в сравнении с жёнами более рАзвитыми, но менее красивыми из его эпохи. Ничто не можешь радовать Зевеса больше, чем сильные загорелые бёдра, особенно по четвергам у Босфора, когда жёны Бизантиума особенно не готовы к изнасилованию со стороны сельджуков. Они едят у берегов жареные на оливковом масле почки и свежую тёплую печень убитых оленят и гадают по камушкам на глади о женихах, совершенно не готовые что к кочевникам, что к французским одураченным рыцарям. Их чудесный живот, их блестящие медью бёдра всё напоминали о Данииловом истукане, они доказывали, что подделка и подражание нередко могут превосходить оригинал.
Но уже темнело. Было между девятью и одиннадцатью вечера, когда рядом с жёнами пролетел Зевесов вихрь и прилип на тёмном небе, обозначая Геспер, вечернюю звезду. Мудрый старец, побитый иеромонах, прошёл мимо седеющего свœго ученика, также побитого, и, отгоняя оловянным посохом мух, подсел к загорелым жёнам вечера, дабы поговорить с ними о сегодняшнем крушении мира. Жена, которая единственная уделила ему внимание, и та его не слушала, а только рассматривала наконечник его нелепого оловянного посоха. На нём были высечены «гимель» и «самэх».
– Что за огонь, горит наш славный Царьград! – причитали любимицы Зевса.
– Все энергитические барьеры разрушены!
– Ослаб иммунитет, но огненный дух не исчезнет…
– Время не спит, всё всегда лучше, электронная музыка куда сложнее виолончельных трелей…
– Простите, дочери, – громко перебил мудрый старец, – но о чём вы говорите, какой иммуни… – Он осёкся. Он увидел, что у жён нету зрачков. И как же Зевесу могли они понравиться? Он не видел их лиц?
– Ты тот самый Аслан-баши? – спросила адекватная из жён, говорившая про пожар в Царьграде.
– Нет. Я Левий Фадей, Иуда Иаковлев.
– Куда же пропал наш любимый мучитель! – причитали жёны. – Неужели он, как и Робер из Сицилии, неужели они оба рядом с Зевсом убивают титанов у края миров?
Горячий и влажный Фадей не смог этого вынести.
– Вы ведьмы! – прокричал он. – Осквернительницы слова Христова! Поганки! – Он бросил посох и достал булаву. – Любая из ваших световых войн, червонные влагалища дьявола, завершатся вашим крахом по одному только мигу Христову!
Никто не успел возразить или хотя бы убежать – каждой из жён Бизантиума апостол проломил череп посредством булавы. Все девять жён умерли. На их прилипшие к осколкам черепов мозги предупреждением упал солнечный свет, отражённый от Марса. Вернулся затем и опечаленный Зевес. С помощью свœго семени, воды и огня он собрал из их изуродованных голов луннœ дитя, сына девяти матерей, коим и в самом деле, любимая моя, оказался возрождённый… я…
Запоздало прибежал седеющий ученик Фадея. Зевс его разрубил молнией, бросил его кости через белый утёс в Босфор и улетел на Олимп, теперь опечаленный мной.
La fiera fuggendo muore1
Но путь изначально повтóрен:
Свинья, одураченный мавр,
Вновь врезæтся в тусклый литавр,
И Стрелец, по нечётным Центавр,
Яго с стрелами, рыжий кентавр,
Под звенящее эхо тарелки
Раздирæт свинью для отделки.
Будем праздник, любимая, славить!
Нам планеты бы только расставить!
Шёл месяц Кислиму, первый день месяца Кисле, а значит, шёл двести пятидесятый день, и мы в нашем храме отмечали праздник двести пятидесятого дня, ибо сейчас в нашем ведении оказались газовые планеты. Позже наступит Пауша или Ποσιδειών, «месяц Посейдона», как его именовали в индо-скифском царстве после падения царства индо-греческого, ну и что, любимая, царства падали и падают, у нас две новые планеты, и мы будем это праздновать! Дневной Юпитер предназначался рабочему, а ночной Юпитер – швее. Дневной Сатурн предназначался священнослужителю, а ночной…
– Неужели бухгалтеру? – возмутилась ты. – Или опять этот Песочный Брат и его уже какой? третий? удар по Звёздной Сестре?
– Да, любимая, третий, и он был, но не о нём речь, ночной Сатурн мы действительно предоставим бухгалтерше, ты угадала. Не злись, любимая, Заболоцкий тоже был бухгалтером, но все его запомнили как великолепного поэта. С помощью последних планет мы наконец встряхнём этот голодный, холодный и неугодный мир до основания, мы разрушим между старым и новым обветшалый мост. Тогда ускорится наш рост, и новый мир вздохнёт вольготней
А старый мир, как пес безродный,
Стоять за ним, поджавши хвост,
Он будет, а смеяться мы —
Певцы войны и красоты!
Искренность Стрельца, убившего свинью, как казалось, отражалась отблесками звёзд на наконечниках его стрел, правда, не пропитанных меланхолическим или холерическим ядом, но столь же смертоносных, как загадочные метафоры Юпитера, которыми тот разбрасывался, когда стоял у костра с мудрецами, членами Oрдена Феникса, сиял ярче Марса и рассказывал орденоносцам про свой железный век. Коварный и одноглазый Стрелец искренне радовался нашим оргиям и вспоминал не столько свой недавний бег за хрáмовой свиньёй, сколько рождение и воспитание звёзд в небесном мире, пока труды машиниста и дрессировщика в мире земном незаметными муравьями облепляли его победоносные копыта, иногда, впрочем, доползая событиями, вроде четвёртого крестового похода, до его бёдер строителя городов, который, строя и их, и страны, и экосистемы, только и думал, что о слиянии звёзд с луной Дианы. Если слияния не удавалось, то у древних храмов пропадали алтарные части и прочие сакральные составляющие храма. Двадцать пятый хромой ламедвовник и по совместительству сорок девятый из семидесяти, апостол Ти́хик мог сколько угодно говорить о Боге в душе, однако красоту религии придают именно земные воплощения горнего, и излишними они оказываются в случæ появления муравьёв на бёдрах Стрельца, вроде мельком упомянутого четвёртого крестового похода, когда «воплощения горнего» византийских храмов были на правах победителей поделены между французскими крестоносцами и венецианскими купцами, и когда, кстати, родился я, но об этом позже, а пока я брошу камень в апостола Ти́хика, епископа Колофона и Халкидона. Этот молодой безбородый фанатик едва бы порадовался нашей оргии в храме с осеняющим её Стрельцом. Он бы всё испортил, разглагольствуя о деяниях сына Божьего, «сохраняющего милость в тысячи» и бьющего свœй щекой в кулак Гнею Помпею. Не дай Баже, сюда войдёт какой-нибудь апостол из подобных Ти́хику вместо рабочего, не потерплю! Может, и вправду Иисус дал Ти́хику власть исцелять больных, но только удивительные чудеса Его учеников не должны заставлять всех людей с нетерпением ожидать повторного прихода Учителя! Христианство – это великœ средство от ран. Но оно принесено из-под земли, кто бы что ни говорил. А я в своём храме хочу испробовать земные лекарства для появления внеземных, и оргии для этого лучшее средство, аскетизм лишь хорош как прелюдия. Воин, художник, царь и учёный не дадут соврать. Мы любим певицу, бегунью, крестьянку и блудницу. А я люблю тебя, моя… но меня кто-то прервал. Все восемь замерли в ожидании. Кем же был новый прихожанин?
