Глава 1
Ридикюль под мышкой
Когда мне было пять лет, мы еще не в деревне жили, а в городе. На море. С родителями и бабой Лизой. Но это было уже давно, поэтому я море почти не помню – какое оно на ощупь и вообще.
Вон оно – за окошком, проплывает мимо. Интересно – обычно люди в море плавают, а тут море само. Это потому, что мы едем на поезде «Новосибирск – Анапа». Уже четвертые сутки, между прочим. Скоро приедем.
– Валя, хватит в окно таращиться! Займись каким-нибудь делом, – кричит мама.
Интересно, это каким?
Мама постоянно так, но я уже привыкла. Просто у нее голос громкий из-за работы. А со стороны кажется, что она все время злится. Незнакомые люди так думают.
Их в нашем купе двое. Хотя они вообще-то уже не незнакомые. Мы с ними еще на вокзале в Новосибе познакомились. Петр Сергеевич помогал маме затаскивать чемоданы, а Карина угостила меня дамскими пальчиками.
Она очень красивая, Карина, в цветастом платье до пола. Не то, что я – с оладьей вместо лица. А у Карины глаза северного оленя. И волосы, когда она косу распускает, до самых пяток и еще чуть-чуть по полу! Карина даже снималась в одной рекламе шампуня, но там ее лица не видно – только волосы. Она королева эпизода.
А у Петра Сергеевича, наоборот, лысина – блестящая, как будто ее только что покрыли лаком. Я сразу заметила – еще когда он возился с нашими чемоданами. Хотя Петр Сергеевич тщательно ее камуфлирует – наискосок. Откашляется, поплюет на расческу и зачесывает, зачесывает – совсем как Жозефина, наш кот, когда умывается. Он тоже кашлял, особенно весной, если менялась погода.
А еще я заметила, что ему нравится мама. Не коту, конечно, а Петру Сергеевичу (Жозефина маму терпеть не мог – все время хватал ее зубами за щиколотки. Но он уже умер). Петр Сергеевич то и дело предлагает маме попробовать свою колбасу. Он, оказывается, мастер колбасных дел.
Но мама не любит колбасу. Она говорит, что порядочные люди ее не едят. И к мужчинам она тоже равнодушна.
Хотя у нас в деревне и мужчин-то почти нет. Даже в нашем с мамой классе – она у меня классная руководительница – всего один мальчик, Фрунзик Акопян. Да и тот меньше всех ростом. Зато девчонок целых девять. И так у нас в деревне везде. Демографический перекос, как мама выражается.
А кота нашего звали Жозефиной, потому что раньше мы думали, что он кошечка. Но нет, оказалось – наоборот. Прошлым летом Жозефина наелся каких-то жуков и умер.
Мы похоронили его в саду, под георгинами. Он же чисто сиамский, а не какой-нибудь.
* * *
Мама пьет кефир и морщится. Потому что Карина с Петром Сергеевичем купили у бабок на перроне пирожки с ливером и теперь их едят. А они же из собачатины! Но пахнут – здорово!
Пейзаж бежит наперегонки с поездом – ногами электрических столбов. От нечего делать я начинаю их считать, но потом бросаю.
Забираюсь на верхнюю полку, чтобы не нюхать пирожки, и рисую в альбоме бабу Лизу. У нее на голове маленькая шляпа с вуалью – называется таблетка. Еще у Лизы кружевные перчатки и такой же зонтик – от солнца. А под мышкой ридикюль. Баба Лиза стоит на высоком берегу и удит рыбу…
– Эй, ты, там наверху! Пирожка пожуй! – улыбается мне снизу Карина. Она в больших наушниках и с ноутбуком на коленках.
– Ей нельзя, у нее несварение, – сочиняет на ходу мама.
Она на все пойдет, лишь бы я правильно питалась.
…У бабы Лизы блестящая красная удочка и такие же туфли на каблуках.
– Лиза, а где у тебя крючок? – Я ем теплые вишни из газетного кулька, а косточки выплевываю вниз, в море.
– А зачем мне крючок? На крючок только рыба ловится, – у бабушки такой вид, как у памятника – капитальный.
– А ты что ловишь? – удивляюсь я.
– Я – мечту.
– Ничего себе! А какую?
– Заветную, понятное дело. Подержи, – баба Лиза отдает мне удочку, а сама достает из ридикюля помаду и красит губы. Они у нее, как мои вишни – красные-красные.
* * *
– Вы, Мария Викторовна, где останавливаетесь? У частников? – спрашивает Петр Сергеевич. – А то я в «Жемчужине» местечко организую. Там трехразовое питание и фитобар. Чего вам с дочкой у частников ютиться?
– Спасибо, мы не у частников, – говорит мама.
– А где же? – снова интересуется Петр Сергеевич.
В вагоне душно и лысина у него вся мокрая. Он вытирает ее влажной антибактериальной салфеткой «Малыш».
– А я дикарем с палаткой, – говорит Карина. – Смотрела «Три плюс два»?
– Не-а. Тебе одной не страшно? – спрашиваю.
Хотя по Карине и так видно, что не страшно. Она вон какая бедовая – два раза была замужем!
– Вы, Мария Викторовна, зря отказываетесь, – продолжает Петр Сергеевич. – На процедуры походите, отдохнете. А девочку вашу можно воспитателям пристроить.
– Она вам что, щенок? – Брови у мамы начинают ходить ходуном. – Пристроить, надо же!
– Что вы! Вы меня не так поняли… – волнуется Петр Сергеевич.
Бедный. Просто он к маме за четыре дня еще не привык.
– Вы не волнуйтесь, – говорю я с верхней полки. – Мы с мамой домой едем, на постоянное место жительства.
– Валентина! – цыкает на меня мама.
– То есть, как это? – не понимает Петр Сергеевич.
– У нас там дом есть, – говорю. – Да. И папа тоже у нас там есть.
– Я что-то не понимаю… – лысина у Петра Сергеевича становится бордовой, как солнце за окном. – Что же вы мне голову тогда морочили?
– Перестаньте, – одергивает его мама. – Никто вам ничего не морочил. Напридумывали себе!
– Пошли, чего покажу, – говорит Карина и уводит меня из купе.
* * *
Мы стоим в тамбуре. Карина курит электронную сигарету.
– А что я такого сказала? – говорю я.
Со взрослыми почему-то всегда так. Соврешь – куча недовольства, а скажешь правду – вообще из штанов выпрыгивают.
– Проза жизни! – Карина выпускает пар изо рта. – Забудь!
Красиво.
Но вообще-то, это не совсем проза жизни.
Вообще-то, дома у нас с мамой пока нет. Мы его будем снимать. Вернее, даже полдома.
И папы у нас тоже нет.
– Подъезжаем, – говорит Карина, убирая сигарету. – Ты писать мне будешь, Валентина Батьковна? Я тебе электронку оставлю.
