Глава I. Под кедровой выскорью
В середине января, когда в тайге еще лютовали крещенские морозы, в берлоге родились медвежата.
Этой минуты с тревогой ждала старая медведица, готовилась долго. Еще в начале нового года она повелительным рыком загнала пестуна на припечек – нишу, вырытую с умыслом в глубине берлоги. Медведю-подростку не хотелось покидать нагретого места. Но упрямиться не приходилось – мать была неумолима. Пестун хорошо чувствовал ее пронзительный взгляд. Старая медведица не только ласкала и защищала его, но и за непослушание могла и строго наказать. Шлепки ее больших лап были сильными.
Полусонная дрема покинула медведицу. Она убрала с сухой подстилки сырые комья земли, обвалившиеся с потолка берлоги, аккуратно выщипала вокруг сосков длинные волосы. А когда медвежата родились, то облизала их и придвинула поближе к груди. Затем устало откинулась на мягкой подстилке. Измученная и обессиленная, она, полузакрыв глаза, долгое время лежала, не шелохнувшись, набираясь сил.
В берлоге было темно. Свет уже давно не проникал сквозь вход – чело, хорошо замаскированное осенью. Медвежье убежище даже по чернотропью надежно прикрывала кедровая выскорь. Теперь берлогу давно привалило снегами, частыми метелями напрочь сровняло с землей – даже самый зоркий глаз охотника едва ли мог обнаружить ее.
Старая опытная медведица умела выбирать место для зимовки. Ей нравилась берлога под кедровой выскорью: осенью скребла ее, чистила, заменяла подстилку. Удачно выбранное место на пригорке с челом на север долго не могло прогреть солнце и подточить вешние воды. Кедровую выскорь надежно окружала темная таежка – через густой мелкий пихтач, казалось, не могла прошмыгнуть даже мышь. Здесь всегда царили полумрак и непуганый покой.
Медведица с середины октября и до рождения малышей спала, скупо расходуя нагулянный летом жир. Но, тем не менее, здесь, в берлоге, безошибочно определяла перемены погоды, внутренним чутьем угадывала смену дня и ночи. Даже в полусне слышала, как наверху начинали поскрипывать деревья – признак долгой северной пурги. Безжалостные ветры не один день в ярости бились о землю, корежили и ломали перестойный лес, метались по тайге, с ожесточением качали сосновые стройные леса на крутых угорах. Не один день дуревшая пурга в одночасье затихала. За ней приходили сильные морозы.
Внешняя жизнь тайги постепенно отошла в сторону. Умудренная жизнью медведица спокойна: ее малышам пока не грозит беда.
Медвежата копошились под брюхом матери, издавая чуть уловимые звуки. Медведица ощущала приятное младенческое тепло, ласкала живые слепые существа. Здесь мать спокойна и за себя, и за малышей. Она знает, что непомерно тяжелое время впереди, когда выведет малышей из берлоги.
Самый маленький медвежонок, величиной с рукавичку, издавал хриплые гортанные звуки: «Мо! Мо!» Другой подвывал: «Бэр! Бэр!»
Мать поняла, что малышей что-то тревожит, но сейчас ей не только успокаивать их, но даже шевелиться не хотелось. Она будто издалека услышала, а больше почувствовала, как медвежата отползли к отвесной стене берлоги, снова вернулись на старое место, неловко касаясь ее тела. Бэр без конца тыкался ей в морду, затем отполз, отыскав сосок, стал с наслаждением чмокать мокрым ртом. Мо беспокойно возилась между отвесной стеной и матерью, хныкая, как ребенок, и, завалившись на спину, никак не могла найти опору. Наконец, с трудом перевернувшись, стала слюнявить пятку матери.
Бестолковая возня малышей стала раздражать медведицу. Она издала приглушенный повелительный хрип, подтолкнула их лапой к соскам. Сама снова блаженно откинула голову.
Старой медведице не впервые воспитывать малышей. Она уже не помнила, сколько их было за ее долгую жизнь. Медвежата подрастали, проводили лето и другую зиму с ней, а на третий год, окрепнув телом, уходили в самостоятельную жизнь. В жестоких схватках с ровесниками они отвоевывали себе место в жизни, участок леса, на котором были полноправными хозяевами. Правда, не все они выживали: одни, возмужавшие, дрались насмерть за продолжение рода, падая замертво, как подкошенная трава, другие заживо сгорели в огневищах беспощадных пожаров, третьи попали под ружье человека. Каждого из них любила медведица. Хорошо помнила она значимые события в жизни, которые крепко отложились в ее памяти. За два десятка лет она знала немало удач, но были и поражения. По-особому трепетно ждала она июль. Бывало и такое, что в пору любовных страстей вдруг теряла она любимого ею самца-медведя. Гонимая стихией, не раз в отчаяние покидала обжитые места.
Страшен в лесу лиходей-голод. В пору цветения ягодников, как снег на голову приходят в тайгу весенние заморозки. Без ягод пустеют леса, они становятся сиротливыми, неприглядными, пустыми. В поисках корма срываются с мест оседлые птицы. Следом кочуют звери. Медведи, рискуя, приближаются к человеческому жилью.
Все испытала старая медведица. Но после бесконечных скитаний всякий раз поздней осенью она возвращалась в свои родные места, где давала жизнь детенышам. Отыскав кедровый выворотень, она выпускала когти и ежегодно подправляла на уцелевших деревьях меркнувшие метки, что означало: земля моя. Никто не смел ступить на ее территорию. Затем она готовилась к зиме.
Жиру медведица нагуливала всегда вдоволь. И, уверенная в завтрашнем дне, спокойно ложилась в надежное убежище, защищенное от зоркого человеческого глаза, морозов и оттепелей густым пихтачом. Очнувшись в январе от сна, инертная, каждый год с нетерпением ждала рождения медвежат, когда снова выведет в тайгу детей и будет терпеливо обучать их науке выживания.
Старая медведица устало закрыла глаза, быстро погрузилась в сон. Она спокойна – малыши рядом. Можно расслабиться и даже понежиться на мягкой подстилке.
К вечеру крепкий мороз сменился пургой. В тайге сквозил пронзительный ветер. Большие спрессованные комья снега падали с деревьев на землю, на берлогу, сотрясая кедровую выскорь.
Медвежата жались к матери – рядом с ней тепло и уютно. Но она словно не замечала их. Только к вечеру осторожно придвинула малышей к себе, обняла лапой, стала облизывать, наслаждаясь неповторимым младенческим запахом, смешанным с запахом ее молока. Медвежата были до того маленькими и беспомощными, что она боялась лишний раз пошевелиться. Они издавали еле слышимые звуки, похожие на воркование дикого голубя, жадно, с удовольствием высасывали из набухших черных сосков жирное молоко. Насытившись, затихали, прижимаясь к матери.
За долгую зиму притупившийся слух медведицы постепенно начал обостряться, улавливая даже ничтожные звуки не только в берлоге, но и там, в лесу, окружившим плотным кольцом медвежье жилье.
