Зигмунд Фрейд писал: «Сублимация – это защитный механизм психики, а именно особый способ снятия внутреннего напряжения с помощью перенаправления энергии на достижение социально приемлемых целей, то есть на творчество».
Оказывается, мы сублимируем свою сексуальную энергию в творчество!
Не знаю, кто как, а я вот точно сублимирую. В моей голове спонтанно возникают сюжеты, идеи, герои, и вроде это так, разгул фантазии, и нет никакой связи, и как бы сказал Зигмунд Фрейд, всё это от бессознательного. Но если бы не этот теоретик бессознательного, я бы не увидел за своими рассказами явно вырисовывающейся структурной связи и не узнал, что все они как раз и есть эта самая пресловутая сублимация!
Вечерами от скуки ли, от особого состояния души и от желания до зуда в пальцах творить, я открываю комп и пишу, вернее сказать, «стучу по клаве». Стучу долго, очень долго, пока нисходит на меня этот удивительный поток, пока связь с каким-то неведомым для меня миром открыта, и я словно впадаю в транс, а надо мной выход в открытый космос и чудесный свет пронизывает мою «черепушку», наполняя её необъяснимым и бессознательным.
А через полчаса уже и не вспомню, о чём там стучал, о чём писал, но текст уже есть, и, перечитывая его на следующий день, я искренне удивляюсь тому, что написал!
Я архитектор и создаю проект типовых домов, загородных вилл с «заморочками» и без каких-либо претензий, и всё как обычно – я архитектор, правда, где-то в глубине моей души живёт совсем другой человек, которому нравится писать исторические новеллы с неким эротическим флёром.
Когда меня просят спроектировать дом в определенном стиле – готическом, романском, классическом, модерн, в стиле ампир или ещё каком-то, то я начинаю изучать эти стили. Вы скажете, что в институте это всё уже изучалось, да, это так, но как-то это было второпях, вскользь – только для того, чтобы сдать зачёт. Когда же нужно создать для клиента «нечто» в определённом стиле, то приходится вживаться в эпоху и в исторические коллизии появления той или иной архитектурной моды. И я так увлекаюсь этим, что фактически живу в том времени, независимо от того, сколько лет, веков, тысячелетий это было назад – полное погружение в историческую эпоху. А затем за компом уже сидит именно тот человек, из того времени, из прошлого – и что-то строчит, пишет, создает, одним словом, «сублимирует».
Этой сказке больше четырех тысяч лет, и я знаю, что фараону Тутанхамону её читали! Это точно! Правда, сказке я придал немного эротической живости.
Однажды фараон Снофру загрустил. Всё стало не мило, всё опротивело: и яства, и жена – надо сказать, красавица, каких свет не видел, и танцовщицы, что нагишом разгуливали по дворцу, всё надоело! Ничто не радовало фараона!
И призвал он к себе мудрецов, и спросил:
– Вы, мудрейшие из мудрейших, скажите, что мне сделать, чтобы развеять мою тоску? (Скука в те времена была делом хлопотным и разъедающим душу.)
Мудрецы молчали, они боялись сказать глупость и поэтому лишь почёсывали свои лысые головы, смиренно потупив взоры, ожидая, пока кто-то скажет за них и, естественно, поплатится за это головой.
В гнетущей тишине старый чати (а проще – визирь), глубоко вздохнув, выступил вперёд и молвил, закатывая глаза:
– О фараон, да будет он жив, цел и здоров! Да возрадуется его дух, – затянул он, подвывая…
Фараон озлился, гневно сдвинув брови, и, ударив золотым посохом об пол, прервал его:
– Хватит выть! Говори!
– Я бы сказал, – начал было чати, но вдруг, хитро подмигнув фараону, добавил: – Да боюсь, жена твоя первая в доме твоём будет недовольна мною…
– А мы… а мы её… крокодилам скормим, если будет недовольна! – сказал Снофру, так же хитро подмигивая «мудрецу». (Вот такой жестокий фараон!)
И чати произнёс:
– О властитель моей души, возьми двадцать самых красивых наложниц и отправляйся с ними на озеро, пусть они накинут на себя рыболовные сети и встанут на место гребцов. Их тела порадуют тебя красотой, и тогда твоё сердце возрадуется, и скука отступит.
Фараону не очень-то понравилась мысль мудреца: «Чего же я не видел у голых танцовщиц и наложниц? Вон сколько их разгуливает по дворцу, и все нагишом, и ничем меня не радуют, только побрякивают своими позолоченными поясками». Но такая фараона охватывала скука, что он согласился.
И вот берег озера, по серебристой глади которого живописно разрослись и благоухают голубые лотосы. А надо сказать, что запах голубых лотосов действует на мужчин лучше даже семян салата латука (наша виагра). Барка медленно скользит по безмятежной воде. В барке фараон, двадцать прелестниц, да лысый чати.
Девы одеты лишь в рыбацкие сети, сквозь которые нежные и аппетитные части их тел так и рвутся наружу! Девы, встав на одно колено, гребут усердно и при каждом взмахе вёсел и опускании их в воду одаривают фараона неописуемым зрелищем своих самых потаённых мест.
И фараон зачарован… и чувствует то, что должен чувствовать каждый мужчина, глядя на весь этот прекрасный «затерянный мир». Все это неожиданно сладостно и интересно ему. Снофру даже немного развеселился, он уже собрался благодарить богов и мудреца за забаву, как вдруг одна из наложниц, что находилась на самой корме барки, привлекла его внимание.
Вела она себя как-то странно. То поправляла на себе золотой поясок, то пыталась засунуть обратно за рыболовную сеть дерзко торчащую из-под неё грудь, то дотрагивалась до ободка из бисера на голове, и как-то не очень активно гребла и не попадала в такт общему мощному рывку дев-гребцов.
Надо отметить, что красавицей она не была, но в её облике и в хаотичных движениях было нечто, что заставило улыбнуться фараона Снофру. Может, очарование и непосредственность молодости, да необычно зелёные глаза, да волосы цвета льна – она явно не была дочерью чёрных земель Кеми (Египта). Фараон не мог оторвать от белокожей девы заворожённого взгляда.
Снофру подозвал чати и указал на ту, что в очередной раз поправляла на себе поясок. (Чати скабрезно улыбался, а в глазах его резвилась похоть.)
Фараон спросил его:
– Почему её волосы так светлы, глаза зеленее сурьмы, а кожа белее молока ослицы?
– Эта? – чати равнодушно глянул в сторону девы с волосами цвета льна. – Она из далёкой страны, там, говорят, падает белая пыль с небес, вот поэтому, наверное, она такая бледная. Фи! Пусть лучше фараон, да будет он жив, цел и здоров, обратит своё драгоценное внимание вон на тех двух, что гребут так, что их розовые устрицы так и манят, так и манят… ох, – и он облизнулся, прикрыв свитком папируса то, что не могла уже скрыть его одежда.
