Писатель чрезвычайной необходимости
«Шарь-пошарь…»
Юрий Коваль – писатель нужный, чрезвычайно необходимый. Скажу иначе: Коваль – писатель чрезвычайной необходимости. Так весомей звучит, необходимей, чрезвычайней.
Необходимый он даже не потому, что написал «Недопёска» – «одну из лучших книг на земле», как назвал её поэт Арсений Тарковский.
А потому, и это в первую очередь, что он знает все звериные языки Земли – кошачий, собачий, птичий, – включая языки экзотические, такие как пчелиный и черепаший.
Коваль вообще знал много чего. Например, способ, как не заблудиться в лесу. Оказывается всё просто. Надо снять с себя куртку, свитер, тельняшку. Вывернуть тельняшку наизнанку, потом надеть. В голове что-то перевернётся, и дорога к дому отыщется.
Лес в приведённом примере можно воспринимать как метафору. Например, если вы, читатель, захотите вдруг переквалифицироваться в писатели и однажды, сочиняя рассказ, обнаружите, что заблудились в словах, поступайте в точности так же: разденьтесь, выверните тельняшку – тут-то нужные слова и найдутся.
Книги Коваля (каждая!) такие же чудесные, как Жар-птица.
Повесть «Алый», с которой всё началось и простой человек Коваль превратился в писателя Коваля. После «Алого» – «Чистый Дор», «Приключения Васи Куролесова», «Листобой», «Недопёсок», «Пять похищенных монахов», «Кепка с карасями», «Самая лёгкая лодка в мире», «Полынные сказки», «Шамайка»… Плюс большой роман для взрослых с загадочным названием «Суер-Выер».
Ещё он пел, играл на гитаре, сочинял песни, стихи, рисовал, лепил, резал по дереву, писал сценарии для фильмов и для мультфильмов, сам снимался в кино, воспитывал детей и животных, путешествовал, был охотником, рыбаком – каких дел он только не переделал за отпущенный ему в жизни срок.
Лично мне, когда я грущу, а такое со мной иногда бывает, достаточно открыть наугад любую книгу Юрия Коваля, на любой странице, и грусть проходит, начинается радость.
«Отложил я весло, хотел закурить. Шарь-пошарь – нету махорки. Только что в кармане шевелилась – теперь нету. Вдруг стемнело над рекой. Солнце-то, солнце за тучку ушло! Куда ж это я забрался? Лес кругом страшный, корявый, чёрный, вода в реке чёрная, и стрекозы над ней чёрные…»
«Он вышел на крыльцо, и тут же под ступеньками что-то затрещало, зашуршало, и оттуда выскочил рыжий пёс. Вид у него был неважный. Одно ухо стояло, другое висело, третьего, как говорится, вообще не было…»
«Темнело. Из-за еловых верхушек взошла красная тусклая звезда, а за нею в ряд ещё три звезды – яркие и серебряные. Это всходило созвездие Ориона… Медленно повернулась земля – во весь рост встал Орион над лесом… Одною ногой опёрся Орион на высокую сосну в деревне Ковылкино, а другая замерла над водокачкой, отмечающей над чёрными лесами звероферму „Мшага“… Стало совсем тихо, откуда-то, наверно из деревни Ковылкино, прилетел человечий голос:
– …Гайки не забудь затянуть…
Затих голос, и нельзя было узнать, какие это гайки, затянули их или нет».
Я нарочно не говорю, откуда эти цитаты, потому что цитировать Коваля, проговаривать его строчки вслух – уж не знаю, как для других, а для меня это чистое удовольствие.
Искусство
«Мы в Москву ездим за вологодским маслом. Там есть магазин на Преображенке. Я пачку масла ем два месяца. А Троцкого убили кирпичом».
Такую речевую цитату приводит Коваль в своих «Монохрониках». Автор фразы наукой не установлен, так что можно сказать – народ.
Вы спросите, а при чём тут искусство?
А при чём в приведённой цитате Троцкий?
На самом деле всё в мире взаимосвязано. И Троцкий, и вологодское масло, и даже пятна на Солнце, про которые все мы знаем, но которых никто не видел. Всё это кубики и детальки, тот знаменитый сор, из которого и делается искусство.
Так, Юрий Иосифович? Я правильно говорю?
Гитара
Уверен, что гитара для Коваля была другом не менее дорогим, чем пишущая машинка, стамеска для резьбы по дереву или рисовальная кисть. Она, гитара, как волшебная палочка, с которой можно если не переделать, то хотя бы украсить жизнь, наполнить её музыкой и стихами, вплетёнными в переборы струн.
Коваль не прославился в ремесле гитариста-песенника, как Высоцкий, Визбор и Галич. Даже известности Юлия Кима, товарища своего и совузника, в этом деле не приобрёл. Коваль и не соревновался с ними. Пел, как пелось, под настроение. Грустно, когда грустил (помните его пронзительно-тревожный романс в фильме «Марка страны Гонделупы»: «Темнеет за окном, ты зажигаешь свечи…»?). Весело, когда веселился. Песня, гитара были частью жизни его, частью творчества, важной частью, не будь которой, не было бы, мне думается, того писателя Коваля, которого мы все знаем, а значит, не было бы и нас с вами, его читателей, раз не было бы писателя Коваля.
И строчка, пропетая Ковалём:
В начале я только прозаик,
И только в конце гитарист, —
нисколько не отменяет мысли, которой я поделился выше.
Охота
Есть любительская видеозапись: идёт молодой Коваль по лесу, светлая куртка, кепка на голове, за плечом ружьё, во рту папироса… Весенний это сезон охоты или осенний – не знаю, я не охотник, но судя по природе, осенний. Пушкин из меня никакой, но что-то во мне вдруг щёлкнуло, и получилось это:
Осень, влажная натура,
небо серое, жнивьё,
Вологодчина плюс Юра,
папироса плюс ружьё.
Сапоги, скрипит резина:
«Топь болотная, уйди!»
Там волнушка, здесь осина,
лес мохнатый впереди…
На лесе и осине я понял, что надо остановиться, потому что Коваль про осину уже написал, и про себя охотника уже написал, и про ружьё написал, и даже про бутерброд с лососиной, который он жевал под осиной, написал тоже:
Под старой осиной,
Корявой осиной
Охотник жевал
Бутерброд с лососиной.
И вдруг из сосёнок,
Зелёных сосёнок,
На просеку вышел
Весёлый лосёнок.
И солнце светило,
Синица свистела,
Ружьё на сучке
