Я тогда был молодым специалистом и проходил интернатуру у ещё малоизвестного в то время доктора Самуэля Стоуна, в его психиатрической клинике в Филадельфии, штат Пенсильвания.
Большую часть времени мы, молодые врачи, корпели над стопками папок с описаниями текущих и архивированных историй болезней пациентов нашей клиники: читали, изучали, зубрили – набирались опыта правильно и точно диагностировать болезни. Особенно важным в нашей работе является умение распознать расстройство во время первичных собеседований, или «допросов», как мы их называли, дабы в дальнейшем точно классифицировать заболевание и затем подобрать правильный, а главное – результативный, курс лечения с применением соответствующих лекарственных препаратов. «Особенно важным опытом, – постоянно напоминал нам Стоун, – для точной диагностики расстройства, если таковое будет иметь место, вам послужит практика личной беседы с пациентом, впервые обратившемся за помощью». Потому мы были частыми гостями в кабинете доктора Стоуна, когда он проводил такие беседы с пациентами лично.
Как вчера помню тот день, когда к нам в клинику обратился Луис Родригеш Диаш. Именно я накануне принимал его звонок и записал на приём к доктору. Именно тогда, разговаривая с ним по телефону, я впервые ощутил укол какой-то непонятной мне тревожности, вдруг ни с того ни сего возникшей у меня: появилось ощущение сродни тому, когда возникает ни чем не обоснованное предчувствие какой-то беды. Вроде и голос его был приятным, хотя немного дрожал от волнения, вроде ничего такого странного и необычного в нашем диалоге не прозвучало – обычная формальность: имя, адрес, номер телефона… Но вот почувствовал я во время разговора, что этот пациент привнесёт что-то новое в нашу – либо мою – размеренную жизнь своим появлением. И что-то не радостное. Но что? Жалобу напишет, потому что мы неверно поставим диагноз? А может он в порыве бешенства ранит доктора или, хуже, – он убьёт его? О, нет! Не хотелось бы думать о таком. Что же касается самого Диаша, единственное, что беспокоило его самого больше всего в тот момент, так это анонимность. Он раза четыре за время нашего пятиминутного разговора настоятельно просил о полной конфиденциальности своего визита в нашу клинику.
Луис Родригеш Диаш явился точно в назначенный час. Это был молодой человек двадцати восьми лет. Слегка смуглая кожа лица и кистей рук, плюс лёгкий акцент, выдавали в нём испанское происхождение (как в последствие выяснилось, он был португальцем). Опрятно одетый, аккуратно подстриженный, он на первый взгляд не производил впечатления человека, страдающего психическим расстройством. Лишь напряжённая маска лица и настороженный взгляд выдавали его внутреннее переживание. Ну, а кому удавалось скрыть беспокойство при посещении кабинета психиатра? Это и понятно: не каждый по своей воле готов прийти к нам самостоятельно, признавая себя, выражаясь языком обывателя, душевнобольным. Тут уж не до улыбок и шутовства. Но Диаш держался молодцом. Строгие тёмные глаза оценивающе осмотрели интерьер кабинета, потом изучили меня и остановились на докторе Стоуне. Психиатр предложил гостю расположиться как тому будет комфортно: на кушетке или в кресле. Диаш выбрал кресло. Сел, стал ожидать вопросов доктора. Моё место находилось у противоположной стены, где я сидел за небольшим столиком, наблюдая за ними сбоку. Это место служило чем-то вроде чайно-кофейного уголка: на нём располагались пачки чая, кофе, сахарница, чашечки и массивная кофе машина, занимающая почти треть всей поверхности стола.
После нескольких дежурных реплик про политику и погоду, доктор, как бы невзначай, перешёл к делу:
– Что вас, мистер Диаш, в столь прекрасный летний день заставило посетить наш угрюмый мир?
Ответ последовал незамедлительно, словно Диаш только и ждал этого момента, когда его спросят об этом. И ответ был столь неожиданный и необычный, что лично меня поставил в ступор:
– Фрукты.
– Фрукты? – переспросил доктор, при этом не поведя и бровью, и не отрывая глаз от журнала, в котором с невозмутимым видом продолжал делать пометки. – Какие фрукты?
– Сумасшедшие, – словно скаут, отчеканил Диаш, и посмотрел на нас, оценивая нашу реакцию. – Сумасшедшие фрукты.
– А как вы определили, что они, гм, того… сумасшедшие? – Только теперь доктор посмотрел на пациента.
– Потому что нормальные фрукты и овощи так себя не ведут…
– А как же, по-вашему, нормальные должны себя вести?
– Нормальные преспокойненько дожидаются на прилавках магазинов, на полках холодильников своей закономерной участи – быть нами съеденными и оказаться в наших животах, не так ли? – Доктор в знак согласия кивнул головой и в то же время пожал плечами, видимо пытаясь уловить ход мыслей Диаша. – Нормальные фрукты не пытаются нанести вред человеку, а тем более его шантажировать… Они не должны так себя вести, они просто не могут вести себя так…
– Как? Как они не должны себя вести? – уточнил доктор. Я, признаться, уже был заинтригован необычным началом беседы.
– Вам может показаться это смешным… Вы небось каждый день выслушиваете подобный бред, что там говорить. Но только у меня не бред, и крыша моя не поехала. Фрукты, доктор, на самом деле сумасшедшие, хотите верьте, хотите – нет.
– Как это проявляется, э-э… – Стоун посмотрел в анкету, – Луис. Позвольте обращаться к вам по имени? – Диаш утвердительно кивнул головой.
– Они пытаются меня убить. – Диаш сглотнул. Стоун оставался невозмутимым, будто к нам через день обращаются с жалобами на свихнувшиеся овощи и нам привычно слышать подобное точно так же, как жалобы на насморк или головную боль.
– Каким образом?
– Разве фрукты могут убивать, доктор? – Диаш, казалось, не слышал вопросов доктора.
Стоун редко уступал своё место, тем более пациенту, и не допускал во время беседы для себя роль второго плана, позволяя кому бы то ни было задавать вопросы ему, а не наоборот. Но тогда он решил подыграть и позволил Луису на время занять роль лидера, что так не было похоже на него, и ответил Луису:
– То, что растения неодушевлённые, мы знаем со школьной скамьи. Наблюдая за ними, можно, конечно, считать, что они живые, что они дышат, растут, развиваются и даже могут чувствовать негативную атмосферу вокруг себя. Некоторые виды, согласен, опасны и способны нанести вред человеку, потому что ядовиты, но остаются при этом не разумными, что и отличает их от нас, скажу вам откровенно. У растений нет разума, который управлял бы их поведением, а раз его нет, то и повреждён он быть не может априори. То есть, они не могут сойти с ума, так как ума у них нет. По сему они убить человека сознательно не могут. Здоровью навредить – да, на это, конечно, они способны, если долго или неправильно хранятся на складах, в магазинах или в наших холодильниках: портятся, гниют… Но чтобы убить? Нет, это, пожалуй, надо подавиться целой косточкой персика, чтобы стать его жертвой.
