Предлагаемый сборник поэзии Головина Евгения Всеволодовича собран и согласован с автором исключительно в созвучии спонтанного каприза. Ни малейшего намека на претензию прослыть оригиналами средь всяческого рода „попсы“. Мы ориентируемся на мыслящего интеллектуала, взыскующего утонченного, нервического чтения и пения.
Рисунки художника Владимира Пятницкого, украсившие уникальную поэзию Эжена Головина, были подобраны с участием автора. Евгений Головин был знаком с Пятницким Владимиром в далекие 70-е годы прошлого столетия. Между двумя оригиналами возникла обоюдная симпатия, но, к сожалению, Пятницкий Владимир Павлович покинул этот мир давно – он умер в 1978 году, – и дружба, не успев расцвесть, погасла. Однако интерес к творчеству гениального художника Пятницкого остался у Евгения Всеволодовича и поныне. А посему решено было ввести рисунки в поэзию, что весьма красноречиво говорит о многом.
Прилагаемый к сборнику аудиодиск с песнями – запись, сделанная лет тридцать назад при помощи обычного кассетного магнитофона на одной из кухонь, где при участии маэстро Эжена частенько происходили реальные алхимические мистерии. Дух этих песен и по сей день наполняет души слушателей живой энергией Вечности.
В сборник включены факсимильные записи поэзии Евгения Головина. Рукописи дают возможность взыскательному читателю приблизиться к автору, ощутить настрой его души. К тому же факсимиле повышают ценность любого печатного издания, что также немаловажно для обладателя данного сборника.
Фотографии, включенные в альбом „Сумрачный каприз“, выполнены фотохудожником Валентином Серовым в 1976 году. Евгений Головин, изображенный на этих фото, вполне гармоничен с содержанием альбома, а потому разница в тридцать лет малозначительна для автора, живущего и творящего в Безвременье. Таков он есть и всегда пребудет с нами поэт и рапсод, философ, переводчик, в меру алхимик Евгений Головин.
Стихи, расцвеченные картинками, положенные на яркие мелодии, создали изысканный альбом, который вскоре станет раритетом.
А посему, драгоценный наш поклонник, мы с радостью и искренним доверием к вашему вкусу вверяем вам свои изыски в слове, музыке, рисунке, фото.
Автор, составитель, издатель и прочие участники данного сборника, мы предлагаем вам наш „Сумрачный каприз“.
С течением времени трещина между культурой и цивилизацией возрастает на глазах, что связано с технологическими и сословными переменами. Это не касается меня и Владимира Пятницкого: мы жили в тоталитарном государстве, где культура сводилась к пропаганде, то есть воспеванию всеобщего счастья, критике отдельных недостатков и презрению к врагам. Всеобщее счастье, отдельные недостатки и враги – недурные темы для анекдотов, карикатур и юмористических песен, единственные темы, которые власти предержащие способны были глубоко понимать, – то жена подаст рваный шлепанец, то на обеденном столе окажется селедка вместо севрюги, то пьяный садовник свалится в канаву. В серьезном смысле Счастьем, Недостатками, Врагами занимались специально нанятые актеры, которым платили за розовые или черные декорации.
„Скучно жить на этом свете, господа“, – сказал Гоголь, и Советы удесятерили эффективность высказывания сего. Власти чувствовали себя неуютно из-за собственной внутренней грызни, но зачем-то экстраполировали эту неуютность на население, которое их знать не знало и не хотело. Народ жил по Сергею Есенину:
А Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать под забором.
Так называемому „культурному человеку“ всегда интересней смотреть на подобную пляску, нежели на профессиональных танцоров. Он задержит взгляд на мужике, что тащит под уздцы лошаденку с телегой из непролазной грязи, нежели на старте ракеты величиной с Эйфелеву башню. Так Моцарт у Пушкина остановился слушать слепого скрипача. Все несовершенное, гибельное, недосказанное привлекает его. Мармеладовское „а позвольте, молодой человек, обратиться к вам с разговором приличным“ приковало внимание Раскольникова. Все, что задерживает, останавливает, приковывает внимание, является темой куплета, материалом песни. Босой человек в рваной одежонке зимой, молчаливый пастух, который удаляется от коров, прилагает палец к носу и вещает: „А у меня есть секретные сведения для Брежнева“. – „Да он давно в могиле, отец“. – „Это хорошо, что в могиле. В могиле крепче будет“. Автокатастрофа двух толстяков с кривыми носами, сумасшедший, сбежавший из клиники, который просит у них бензина на опохмелку, канатоходец, растянувший канат меж двумя пивными и танцующий с двумя кружками, словом, странные личности из русского народа.
Культура не требует профессионализма, обучения „на народные деньги“, мастерства, гастролей, прочих признаков цивилизации. Когда афинский ремесленник (участник любительского спектакля) жалуется режиссеру (ткачу Основе), что у него роль льва не выучена, ткач Основа, махнув рукой, ответствует: „Да что там! Рычи, и все!“ (Шекспир. „Сон в летнюю ночь“.) Культуре необходимы наивность и непосредственность. Это меня сразу поразило в рисунках Владимира Пятницкого: то ясный и простой профиль русского молодца, то скопище монстров в нерешительности митинга, то группа парней с глупыми до гениальности мордами, в которых, однако, чувствуется некая осовелая нездешность. По некоторым рисункам создалось впечатление, что русский народ – расплавленная человеческая масса без определенных очертаний, битум, вар, тяжелая вода. Я задумал неудачную песню:
И в этих советских водах
На радость мне и тебе
Плывет триумфально и гордо
Айсберг К Г Б.
Неудачную, потому что КГБ сугубо государственная организация, песня обрела бы политическое звучание, стала бы чудовищем вроде сатиры или гимна. Глядя на иные, согнутые, как стулья, физиономии с рисунков Владимира Пятницкого, я представлял, как эти люди рассуждают, спускаются по эскалатору, ходят кататься на „чертово колесо“, какие песни поют. Решил: такой персонаж начинает бубнить песню с бритья и кончает на следующем бритье. Нечто в таком роде:
Аккордеон себе я купил…л…л
Аккордеон себе я купил…л…л
Аккордеон себе я купил…л…л
И себе под кровать положил…л…л
В этой монотонной тупости я чувствовал „загадку русской души“. Как-то, зажатый в метро, смотрел на понурых, стиснутых вечной заботой пассажиров: один прижимал коленями рюкзак, из которого торчали рыбьи хвосты, суетливая пара везла телевизор, деревенская баба в плюшевом жакете высоко подняла сетку, забитую электрическими лампочками. Песня возникла сама собой: „Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо…“ От неожиданности я громко рассмеялся. Откуда ни возьмись появился мент, козырнул: „Чему смеемся? Документы…“
