Даже в час «пик» на Невском проспекте в самой яркой, самой живописной толпе вы, конечно, заметите моего героя. Казалось бы, вполне обычный мальчик, в скромном джинсовом костюме, рослый, крепкий, румяный мальчик, каких сейчас тысячи; подросток на грани юношества, скромный и спокойный мальчик, но чем-то он, безусловно, остановит ваш взгляд, и вы даже несколько секунд будете смотреть ему вслед.
Походкой ли, глазами ли, взметнувшейся ли под порывом невского ветра шевелюрой, какой-либо мимолетностью, но мальчик этот напомнит вам что-то таинственное и сокровенное из вашей собственной жизни, что-то, чего вы сами, возможно, никогда и не пережили, но о чем, может быть, вы читали, или мечтали, или то, что вы видели во сне, – словом, вы сразу поймете, что мимо вас прошел герой приключенческой книги.
Полное имя этого мальчика – Геннадий Эдуардович Стратофонтов.
в которой зарождается новая повесть со старыми героями
Была белая ночь жаркого зрелого июня, такая традиционно прекрасная, такая белая, пустынная, такая… ах, такая… когда я, автор этой книги, приехал в Ленинград на автомобиле. Усталый после семисоткилометровой дороги, я медленно катил по улицам любимого города, где когда-то с жаром проводил свою юность. Почти каждый мост, почти каждый перекресток здесь напоминал мне что-нибудь: иногда хорошее, иногда не очень, иногда какое-то чрезвычайно важное событие, которое теперь не стоило ни гроша, иногда какую-нибудь ерунду, которая теперь, спустя столько лет, очень волновала.
Приближалась полночь. Улицы были почти пусты. Редко проезжал освещенный троллейбус с двумя-тремя читателями вечерних газет, иногда такси, иногда машины с европейскими номерами. Почти все светофоры были уже переведены на желтое мигание, и я без остановок докатил до Центрального телеграфа, что на улице Герцена рядом с аркой Главного штаба. Здесь мне надо было остановиться и позвонить в Москву близким людям, сообщить о благополучном прибытии.
Какое, право, замечательное достояние цивилизации – междугородний кабельный телефон! Да, безусловно, это замечательное достижение, которое приносит людям только пользу, соединяет души через огромные пространства и не загрязняет окружающую среду.
Опускаешь кучку монет в узкую щель, отщелкиваешь одним пальцем единичку, потом набираешь номер (другого города!) – щелк-щелк! – и вот уже близкие люди слышат твой голос через семьсот километров, и слышимость по ночам великолепная.
– Ну как там ночь? – спросили близкие люди. – Действительно, белая?
– Белая, – сказал я. – Фантастическая пустынность светлых улиц.
– Я тебе завидую, – сказали близкие люди. – Какой ты всегда хитрый! Вечно выбираешь себе что-нибудь получше.
– Завидуй, завидуй, – подразнил я близких людей. – Поклацай зубами от зависти.
Близкие люди начали клацать зубами и клацали долго, самозабвенно и совсем мне уже не отвечали. К счастью, монеты кончились и автомат погас.
Вот еще одно из замечательнейших качеств современного междугородного телефона: одна пятнадцатикопеечная монета включает его не более чем на тридцать секунд. Особенно-то при таких условиях зубами не поклацаешь.
Я прошел по гулкому кафелю Центрального телеграфа, бормоча себе под нос одну из песенок Гершвина. Почему-то всегда после таких разговоров хочется погудеть себе под нос что-нибудь из Гершвина.
Я вышел на ночную улицу и не узнал ее. Пустынная еще четверть часа назад, она была сейчас забита молодежью. Вы знаете, конечно, что такое «катафоты», эти краски, отражающие свет? В прозрачных сумерках, словно катафоты, светились ярчайшие и широчайшие брюки современной молодежи – лимонные, голубые, пунцовые… Установившаяся в последние годы прелестная свобода в одежде придает всей жизни какой-то оттенок карнавальности: здесь же передо мной был не оттенок, а самый настоящий карнавал, только без масок. Я не понимал, откуда все это взялось, в чем смысл происходящего, и все казалось мне таинственным: взгляды, улыбки, обрывки фраз, обрывки музыки из бесчисленных транзисторов, гитарные ритмы… Все это напоминало какой-то зурбаганский карнавал, да и маски, пожалуй, я находил на всех лицах, окружавших меня, маски веселой таинственности.
Пробираясь к машине, я увидел, что и Невский заполнен молодежью, бегущей толпой возбужденной и красивой молодежи. По проезжей части Невского медленно текла бесконечная лента автомобилей, и их габаритные огни, светящиеся в светлоте белой ночи, тоже казались таинственными. Таинственные карнавальные огни, скользящие в толпе. Все двигалось к Неве.
На Исаакиевской площади толпа стала еще гуще. Я медленно полз за «Волгой М-24», а за мной тащился, раскрыв недоумевающие хрустальные глаза, «Мерседес-350». Честно говоря, я совсем не отдавал себе отчета, куда я еду, просто подчинялся общему движению. Стопа моей правой ноги скрючилась и руки одеревенели от долгой езды, но я как будто бы даже забыл о ночлеге, о пустой квартире ленинградского друга, которая меня дожидалась.
В небо поднялись и повисли несколько ракет. Чем ближе мы продвигались к реке, тем отчетливей пахло горящей смолой. Иной раз даже казалось, что слышишь треск многочисленных факелов. Так трещали они, должно быть, и на форуме в Древнем Риме. На куполе Исаакия, словно крыло ангела, лежала серебряная тень неба.
– Проезд на площадь Декабристов закрыт! – гулко говорил сквозь александровскую листву чей-то усиленный голос. – Проезд закрыт! Поворот налево! Всем поворот налево!
Вчера, вчера
Моя тревога улетела
вдаль!
Вчера, вчера
Любовь ушла, и мне
ее не жаль!
Песенка неслась из кармана какого-то субъекта, который в этой толпе умудрялся прогуливать своего пуделя. Субъект и пудель оба были замшелыми, какими-то потертыми, но очень гордыми. Они словно бы внимания не обращали на происходящее вокруг.
Субъекту было основательно за пятьдесят, и он курил длинные папиросы, каких сейчас уже никто не курит. Манера, с которой он держал в пальцах свою папиросу, вызывала уважение. Слегка желтоватые белки глаз, слегка синеватые уголки губ, коричневатые мочки ушей говорили о перенесенных болезнях. Твердый воротничок рубашки свидетельствовал о несомненной опрятности с той же уверенностью, с какой замшелый пиджачок свидетельствовал о скромных средствах. Независимый маленький человек с брюзгливым складом лица прогуливал своего пуделя по исторической площади, где когда-то в скорбном противоборстве с империей стояли ряды декабристов, а ныне шумел таинственный молодежный карнавал. Должно быть, он ежедневно совершал эту процедуру и не собирался считаться ни с историей, ни с сегодняшней ночью.
Пудель всем своим видом показывал, что разделяет мысли и настроение своего хозяина. Есть общепринятое мнение, что с годами владелец собаки становится похож на своего подопечного. Неверно. Собака, как существо младшего ранга, подлаживается к своему хозяину и с годами перенимает его мысли и вкусы и даже выражение лица.
