Моя мать умерла от разбитого сердца – по крайней мере, так было сказано в письме.
Я стояла перед прилавком с овощами в манхэттенском Чайнатауне, у чеснока «восемь головок за доллар» и фунтовых кочанов капусты. Английский у старой маньчжурки, которая переводила мне вслух, был ломаный, а акцент – сильный. Она глянула на меня со своего пластикового стула, и под этим взглядом я застыла. Честно говоря, я не понимала, что чувствовать. Смерть для меня оставалась абстракцией: я и на похоронах-то никогда не была.
Я кое-как выдавила:
– Что ещё там сказано?
– Только что твоя мать умерла.
Старуха сунула мне письмо обратно и двумя пальцами прочертила в воздухе круг, чтобы охранить себя от зла. И повернулась к покупателю, который выбирал перцы.
Я взглянула на солнце, стоявшее прямо над головой, на небо, до боли голубое, не испачканное облаками, затем уставилась на тротуар у ног моей переводчицы, потрескавшийся, как и её пятки в драных вышитых сандалиях. В смятении я потянула за ремешок висящую у меня на бедре камеру и сфотографировала эти ноги на покрытом шрамами асфальте.
Пошарив в сумочке, я достала бумажник, чуть не уронив его на землю. За перевод письма я предлагала десять долларов, хотя старуха вызвалась сделать это бесплатно, в порядке одолжения, поскольку по овалу лица узнала во мне сестру-маньчжурку.
– Нет! – Её рука перехватила моё запястье. – Я отдала плохие новости. Уходи. Твои деньги не хорошо.
Сквозь рёв в ушах я пыталась думать. Мне были понятны её предрассудки, но также понятно и то, что, продавая овощи на улице, много не заработаешь.
– Мне нужны два кочана.
Она прищурилась:
– Китайская капуста. О’кей.
– И вот это. – Я ткнула пальцем в чеснок. – На три доллара. И это. – Я снова ткнула пальцем, на этот раз в связку шипастых фруктов цвета фуксии.
В итоге я приобрела китайскую капусту, которую не умела готовить, двадцать четыре головки чеснока и фунт фруктов, названия которых не знала. Всё вместе потянуло на двенадцать долларов, и мне ещё пришлось волочь с рынка два тяжёлых пакета. Пока я их тащила, белый полиэтилен растянулся до прозрачности.
Абсурд происходящего вызывал желание бросить всё – овощи, сумочку, фотоаппарат – и побежать по улицам прочь.
Вместо этого я доковыляла до угла и вызвала такси, сгорбленная от горя, которое не могла осознать, и еды, которую не могла съесть.
Я сходила на обед, потом на автопилоте направилась в студию. Снаружи, за стеклянными стенами офиса, по небу скользило единственное облачко, повторяющее профиль моей матери: сперва оно появилось в одном окне, затем переползло к другим. Веки у меня отяжелели, но слёз так и не было.
Сумочка грохнулась со стола и раскрылась. На фоне красной подкладки выделялись письмо и конверт «ФедЭкса». Я расправила линии, по которым бумагу согнули руки моей сестры, и коснулась пальцами прекрасных каллиграфических строчек на маньчжурском. Смогла прочесть всего несколько слов, а поняла и того меньше.
Я набрала номер сестры в Китае, но там было занято. Попробовала ещё несколько раз – с тем же результатом. В итоге я подумала о своём муже. Прослушала четыре гудка, а потом меня переключили на голосовую почту: «Привет, это Дэвид Хилтон из „Прометей Солар“…»
Я повесила трубку.
– Идём, мы уже опаздываем. – В дверях стояла Марта, арт-директор. – Чем бы ты там ни занималась, завязывай.
Подразумевалось, что это шутка, но Марта при этом провела пальцем по горлу, подводя черту своим словам. За её спиной стоял мой ассистент Джо.
Я запихнула письмо в сумочку и закрыла её. Схватила со стола резинку для волос и по дороге в студию заплела волосы в косу. Цоканье каблуков Марты эхом пронеслось по коридору, а её парфюм – сирень и лаванда – окутал меня шлейфом.
Остальная команда ждала нас в «Студии Один». Здешнее атмосферное освещение сегодня казалось тусклее обычного. Модель для рекламы зубной пасты, шестилетняя девочка в пижаме в цветочек, терпеливо сидела, пока стилист возился с её непослушными волосами, а визажист в поисках идеала то дорисовывал, то стирал кончик одной брови. Тут же болталась ещё одна женщина, – предположительно, мать – и нервно улыбалась.
Я кивнула, прошла к своему месту оператора и взяла в руки фотоаппарат, готовясь снимать. Увесистый металлический «Хассельблад» среднего формата внушал уверенность – словно я держалась за мужнину руку. Наклонив голову, я уставилась на видоискатель, а затем прикрыла глаза и с мгновение просто дышала.
Нужно сказать кому-то, что моя мама умерла.
Марта постучала меня по плечу:
– Наслаждайся последними деньками общения с этим старьём. Вот-вот его место заступят цифровые камеры.
Когда в ответ на это я нахмурилась, она рассмеялась. Единственное, за что я могла уцепиться в этот момент – моя камера, – было готово уступить дорогу грядущему. Счастливый 1999-й.
Я приблизилась к модели, которая стояла перед белой раковиной на фоне окна. С другой стороны окно подсвечивали, изображая идеальный солнечный денёк.
Я наклонилась к девочке:
– Привет, меня зовут Эми. Я собираюсь тебя пофотографировать. Как тебя зовут?
Она встряхнула мою руку. Рукопожатие было твёрдым – хватка юного дарования.
– Аннабель. Приятно с вами познакомиться.
– Хорошо, Аннабель, представь, что это просто такая игра с подружкой. И если в какой-то момент тебе понадобится прерваться, скажи мне, ладно?
Она кивнула.
Джо заправил в камеру плёнку «Полароид». Он измерил освещённость рядом с лицом Аннабель, и я чуть поменяла углы студийных софитов. Сделала несколько полароидных кадров, а затем разложила снимки на столе, чтобы рассмотреть.
Через минуту Джо поскрёб в затылке:
– Фото размытые.
– Хм-м… – Мычание Марты тянулось так долго, что обрело чёткие грани и форму.
Подойдя, я встала рядом. Шесть полароидных карточек – и на всех изображение нечёткое. Ни раковина на фоне окна, ни подсвеченное лицо Аннабель не в фокусе.
– С контрастом вроде порядок, и освещение хорошее, – произнесла Марта. – Щёки у неё яркие, зубы выглядят белыми. Проверь фокус. – Она бросила взгляд на свои часы. – Боже, уже половина второго! Просто продолжай. Снимай на плёнку.
Я уставилась в видоискатель. Мне показалось, что с фокусом всё в порядке.
Я вручила камеру Джо, который заправил в неё обычную плёнку с негативной эмульсией. Потом они с Мартой отошли в тень, присоединившись к стилисту и визажисту.
Затаив дыхание, я сфокусировала линзы на девочке.
– Ты прекрасно выглядишь!
Аннабель просияла, и её губы растянулись в широкой улыбке, демонстрируя зубы.
– Поверни голову к свету, о’кей? И ещё чуточку. Идеально! Ещё немного. Прекрасно!
