Небо, еще нежно-голубое, медленно покрывалось дымчато-розоватыми перьями заката. В просветах между расплывчатыми штрихами облаков просматривался высокий прозрачно-голубой куполообразный небосвод, который постепенно заворачивался в терракотовый кокон отблесков затухающего дня. Ближе к основанию, где еще виднелась бронзовая глазница светила, небо уже густо покрылось гранатовым джемом, что ровной линией растекался по самому горизонту.
Отблески заката коралловой пеной струились по кремовым тюлям, сбегающим к самому паркетному полу. Тюли были отдернуты, светлые рамы высоких окон распахнуты настежь, и в спальню, погруженную в полумрак, просачивались карамельные дорожки света. Тюли ни разу не шелохнулись от неосторожного прикосновения легкого порыва теплого июльского воздуха; ветра не было – в природе царило ожидающее безмолвие, будто вот-вот произойдет какое-то неведомое, но такое желанное чудо.
Минута, две – и медная зарница светила утонула в джеме густых облаков. Дорожка света на паркетном полу стала как будто бледнее, а тюль едва надулся, потревоженный рукой безмолвного дыхания земли. Солнце миновало рубеж тени, и теперь провожавшие его облака стали расползаться по небосводу, торопливо скрывая от глаз нежно-голубые пятна прошедшего дня.
Большой каменный трехэтажный дом, с распахнутыми ставнями и безмолвно темневшими проемами окон, возвышался на небольшом пригорке, отчего казался выше и шире, чем был на самом деле. Из окон, выходивших на подъездную площадку перед домом, просматривалась длинная улица подмосковного коттеджного поселка, окруженного живописными рощами, за которыми, чуть в стороне, находились голубые озера, где весной и летом галдели рыжие утки.
Над входом в дом горел желтый шар фонаря; окна дома были темны, и только по распахнутым настежь створкам можно было понять, что в доме кто-то есть.
Улица поселка была ярко освещена; за высокими каменными и металлическими заборами стояли двух– и трехэтажные дома, с ровными зелеными газонами вокруг каменных и деревянных стен, с садами, в которых росли молодые деревца, и аккуратными, стройными елочками у автоматических ворот и резных перил. Дом на холме возвышался над всеми домами улицы, хотя не был ни больше других, ни вычурнее, а был даже, в сравнении с некоторыми, скромней и сдержанней. Но расположение его и какая-то простая, несложная, изысканная в своей простоте форма его придавали ему вид внушительный и главенствующий.
Комнаты дома были просторными, оформление их во французском стиле создавало атмосферу уюта и достатка, а спокойные бежевые и белые тона привносили ощущение широты пространства и наполненности комнат светом и воздухом. И даже погруженные в сумерки комнаты оставались светлы и нескучны.
Когда свет заката, что лился в спальню через раскрытое окно, выходящее ровно на запад, стал меркнуть и пестрое поле в прямоугольнике окна, широкой ладонью пролегающее до самого горизонта, совсем скрылось в сумеречном свете наступающей ночи, Марфа Катрич включила маленький ажурный светильник, стоящий на туалетном столике. Спальня сразу осветилась мягким золотистым светом; из темноты выступили широкая кремовая кровать ручной ковки, небольшие тумбы со стоявшими на них светильниками, глубокое светлое кресло напротив раскрытых высоких окон, за которыми просматривался крученый поручень балкона, и руки, покоившиеся на поверхности туалетного столика: округлые пальцы с наманикюренными короткими ноготками, далекие от изящества, довольно пухлые запястья и обручальное кольцо, выпуклое, широкое, как будто придававшее руке всегда отсутствовавшую в ней тонкость. Марфе никогда не нравились свои руки, с бесформенными ногтями и прямыми, совершенно лишенными всяческих изгибов запястьями, а с замужеством, которое наполнило ее жизнь сытыми обедами и поздними утрами, в них появилась еще и какая-то непонятная полнота, которая, по мнению Марфы, сделала их совсем безобразными.
Сняв с пальца обручальное кольцо, Марфа положила его рядом с круглой баночкой с кремом. Взяв баночку, она открутила крышку, с недовольством обнаружив, что баночка с кремом была полупуста. Положив крышку наружной стороной рядом с баночкой, Марфа коснулась густой белой массы средним пальцем правой руки и нанесла крем на тыльную сторону ладони. Палец заскользил по чистой смуглой коже кисти левой руки. Гладкая, натянутая, кожа заблестела в рассеянном свете светильника. Равномерно распределив крем по кистям обеих рук, Марфа взяла крышку и соединила ее с резьбой у ободка баночки. Закрутив крышку, Марфа отставила баночку с кремом на прежнее место и взяла со столика обручальное кольцо. Надевая кольцо на палец, Марфа вдруг подумала о том, что уже давно не была никому женой.
В гостиной, что располагалась на первом этаже, на высоком деревянном комоде стояло множество фотографий, на которых были запечатлены счастливые улыбающиеся лица молодого круглолицего мужчины, с чуть раскосыми глазами цвета темного лесного ореха, темноволосого, с густой шевелюрой на макушке, и совсем еще юной женщины, с ямочками на по-детски пухлых щеках, янтарного цвета глазами и пепельно-русыми прямыми густыми волосами, которые чаще всего были собраны в низкий хвост, что, к слову, очень шел ей. Если бы не ямочки на щеках, когда губы вдруг растягивались в улыбке, и не глубокий, какой-то неестественный и завораживающий цвет глаз, женщину нельзя было бы назвать красивой. Мальчишеская фигура ее не имела пленительных форм, взгляд не был притягателен, и только улыбка, широкая, искренняя, служила главным украшением ее лица, без которого оно выглядело серьезным, сосредоточенным, почти строгим. Но на фотографиях, выставленных на комоде, женщина улыбалась, и ямочки и янтарные глаза играли на ее лице, делая его обворожительным.
