В год, когда по реке плыли мёртвые младенцы, родилась девочка. Когда она чуть подросла, стало ясно: один глаз у неё каре-зелёный, второй – мутное бельмо. Женщина, которая произвела её на свет, почувствовала облегчение. Если бы девочка родилась нормальной, то стала бы ещё одним ртом, который нужно кормить. И где такой, с бельмом, найти жениха? Так и будет висеть на шее. У женщины уже было шестеро дочерей, которых надо прокормить и пристроить. Поэтому она завернула порченную девочку в кусок старой ткани и, ночью, чтобы не видели соседи, вынесла за пределы деревни, добралась до реки, срезала большой лист кувшинки, положила на него свёрток и оттолкнула от берега.
Река подхватила его и понесла.
Женщина ещё засветло вернулась домой. Соседям сказали, что девочка оказалась слабенькая и умерла. Женщина не знала, что выполняла древний обряд: чтобы что-то получить, надо что-то отдать. На следующий год она родила двух крепких сыновей. Один из них, когда вырастет, станет кузнецом, второй – кожевенных дел мастером. И семья будет жить в достатке.
Река вынесла девочку в деревню посреди глухого леса. С крутых берегов к воде клонились чёрные ели, покрытые сизым лишаем. Звери редко забредали в эти края, и птицы не пели, а только иногда испуганно вскрикивали.
В тот год река вынесла к деревне много мёртвых младенцев, чего не бывало уже давно. Обычно она дарила только взрослых мертвецов, может, потому что рыбы съедали маленькие тела прежде, чем их прибивало к берегу.
С мёртвыми поступали так: их вытаскивали на берег и осматривали. Как правило, тела жутко воняли и разваливались, когда их поднимали, чтобы перенести. Такие тела ни для чего не годились. Их заворачивали в плотную ткань, и разводили костер. Сначала огонь худо-бедно просушивал испорченные тела, а потом, наконец, пожирал плоть. Дым не поднимался над лесом, а медленно стелился вдоль реки. Иногда добирался до другой деревни, и тамошние рыбаки плутали в тумане.
Если же тело было не так, чтобы сильно подвержено гниению, во всяком случае, не распадалось на части, его относили целительнице, чтобы та воскресила его. Говорят, в былые времена целительница возвращала всех, но теперь ей редко удавалось. Впрочем, и тела пригодные для воскрешения попадались нечасто. За воскресшими мертвецами наблюдали. Если те вспоминали хоть что-то из людских законов, то их оставляли в деревне, и постепенно они привыкали к новому бытию. Если же воскресшие по своему поведению скорее походили на диких зверей, то их отводили в лес, и там их забирали слуги Урсы, лесного владыки.
И вот впервые река вынесла на берег живую девочку. Жители деревни очень удивились. Посовещавшись, они решили вырастить и воспитать её.
Девочку звали – Та, что с белым глазом.
Если бы она знала, как течёт жизнь в других местах, то заметила бы много странностей. В этой деревне не было других детей, и у жителей не было имён.
Старейшина, древняя безглазая старуха, учила девочку. Она рассказывала о мире за пределами леса, о городах, о королевичах и королевнах; рассказывала об Урсе, павшем воине, который стал божеством леса и забирал непригодных мертвецов; рассказывала о том, что всё устроено по тайным законам бытия, и живые и мёртвые живут в согласии, и покуда законы не рушимы, мир будет стоять.
«А если законы будут нарушены?» – спрашивала девочка.
«Тогда ничего не станет».
«Как это?»
«Не будет леса, не будет реки, не будет Урсы или нас с тобой, будет просто выжженная поляна, и на ней станут плясать такие твари, которых мы и вообразить не можем».
Девочка понимала: она – другая. Её кожа была светлой и чистой, а у жителей деревни – серой и мёртвой. Они не старели, но потихоньку гнили. У многих не было глаз, их выклевали вороны. Только старейшину ослепил князь, которому она отказала в древнем колдовстве. Впрочем, про князя она не любила рассказывать.
Жители деревни не ели и не пили, но каждый день, пока девочка была маленькой, собирали для неё ягоды или грибы и ловили редкую в реке рыбу. Однажды Урса прислал целый бочонок мёда. Когда девочка подросла, она стала сама ловить рыбу и собирать ягоды. Иногда она заходила очень глубоко в лес, с тайной надеждой выведать, откуда Урса взял мёд, но не находила ни мёда, ни Урсы.
«Всему своё время», – говорила старейшина.
Когда у девочки пошла первая кровь, ей предстояло пройти обряд.
Накануне она видела сон. Она была той, кто брела, даже скорее ползла через лес. Она видела травы, опавшие листья, еловые иголки, слизняков под шляпками грибов и всех мёртвых существ, отданных земле. Она добралась до берега реки и увидела своё отражение. Девочка была огромной чёрно-зелёной змеёй с пустыми белыми глазами. И тут её обуял гнев. Она – змея – хотела, чтобы лес исчез и осталась только выжженная земля, а затем со стороны рассвета хлынули бы белые пески, принесли розовые камни, и на этом месте возвели бы крепость, и в крепости жили бы чудовища: тело – человека, голова – змеи.
Девочка разбудила старейшину и рассказала сон. Старейшина долго не отвечала, и по её безглазому лицу нельзя было понять, о чём она думает.
Наконец, старейшина сказала:
«Змея – это прародительница песчаных людей, которые всегда воевали с лесными племенами, но мы давно их изгнали. Пески – это смерть леса. В песках дереву не за что держаться корнями».
Больше старейшина ничего не сказала, и девочка легла обратно на лавку. Она не понимала, почему во сне была змеёй. Неужели она враг тем, кто вырастил её?
Настало утро. Сквозь тучи пробивались слабые лучи солнца. Роса едва блестела на паутине. Старейшина разбудила девочку и повела к реке, над которой стелился молочный туман.
Обряд был простым: нужно только войти в воду и окунуться. Но девочка боялась, ведь не знала, что будет дальше. Что если река скажет: девочка станет змеёй и погубит лес и тех, кто с ним связан?
В нерешительности она обернулась на старейшину, но та жестом показала на воду. И девочка вошла. Окунулась с головой. Слышала неясный шёпот, но не понимала его значения. Зато старейшина, наблюдавшая за течением воды, всё поняла. Девочка боялась, что старейшина скажет что-то о её змеиной сущности, но та не произнесла ни слова.
Вечером, когда на мхах зажигались огоньки мотыльков, а из сгустков тьмы выглядывала нечисть, девочку отвели в лесную хижину, сложенную из человеческих и звериных костей, и стала она там жить.
На столе лежало высохшее тело, прикрытое истлевшими тканями.
«Это, верно, та, что жила здесь до меня».
Девочка побоялась тронуть тело и просто села на лавку. Тихий, невнятный шёпот леса проникал в хижину. Девочке было страшно. Ещё ни разу не ночевала она одна. Смотрела на тело, и ей чудилось, что оно вот-вот восстанет. И что-то в этом теле казалось ей смутно знакомым, будто они уже встречались.
