Если ранним утром, ещё до петухов, пробежаться через васильковый луг, спрыгнуть в сырую, чавкающую низину, по колено мокрым от росы промчаться через наклонившиеся к земле и переплетающиеся между собой травы, то попадёшь к изгибу реки, над которым одиноко нависает старая ива. Как же свежо с утра! Как хорошо стоять на краю обрыва, над студёной водой, вечно студёной, несмотря на жаркие летние месяцы. Но вот вскоре встанет солнце, напечёт, раскалит воздух, от земли повалит пар, и к полудню будешь задыхаться от духоты, глотая пыль.
На другом берегу вздымается насыпь, и сквозь песок к ветру тянутся чахлые растения, с пожухлыми краями листьев. По насыпи проложена одноколейка, с рассыпающимися в труху деревянными шпалами и рельсами в разводах ржавчины.
Цвет семафора обычно – зелёный, изредка, раза два в день сменяется на красный, означая приближение электрички дальнего следования. Редко, но кто-нибудь нет-нет да и заглянет в глубинку.
Семафор вспыхнул красным. Значит, сейчас по железной дороге промчится состав. Вот появляется из-за поворота, размеренным грохотом разрывая утреннее очарование.
Машинист Симеон Андреич зевает: это его самый не любимый маршрут, начинающийся рано утром за пять станций от Зелёномховска и заканчивающийся на одном из вокзалов столицы! И всё ради дачников, конечно, не тех, которые постоянно живут в деревне, а тех, кто наездами, притворяются, что им есть дело до огородов.
Перед поворотом Симеон притормозил. Конечно, по одноколейке в это время не должно идти встречной электрички, но лучше перестраховаться, вдруг вынырнет из соснового леса? К тому же Симеону нравилось медленно подкатывать к станции и высматривать редких пассажиров. А ещё очень хотелось вздремнуть! Монотонно тихое утро, почти бессонная ночь – сплошное томление!
Чуть притормозив, Симеон потянулся за термосом с чаем. И когда вновь взглянул на дорогу, то увидел чёрную груду, накрытую плащом, которая лежала через рельс.
– Пьяный, что ли? ― подумал машинист и сильнее надавил на тормоза. Электричка ползла лениво и плавно остановилась.
– Алло, диспетчер?
– Слушаю.
– У меня препятствие на путях. Запрашиваю разрешение на остановку.
– Остановку пятнадцать минут разрешаю. Уберите препятствие и доложите.
«Но хоть проснусь!»
Машинист открыл дверцу кабинки и спрыгнул на откос из мелкой дроби гранита, серого с вкраплениями тёмно-красного, точно в камне застыли бусины малины. Споткнулся и съехал на полметра.
– Вот чёрт. Штаны испачкал. Любаша опять весь вечер будет мозг выносить. Ну, мужик, я тебе сейчас устрою.
Взобрался, отряхнулся. Ударил лежачего по плечу.
– Мужик, подъем! Электричке проехать не даёшь. Давай вали отсюда, а то перееду к чёртовой матери. Вставай, сволочь!
Но обнаглевший пьянчуга не шевелился.
– Алё, гараж! Давай! ― Симеон ещё пару раз пнул мужика, но тот спал сном младенца.
– Ах ты чёрт! Да что тут будешь делать!
Машинист перевернул пьянчугу и в ужасе отшатнулся, вновь скатившись по откосу и разодрав брюки на заднице, чтобы Любаша вечерком с иголкой не заскучала.
– Вот дерьмо! И что мне с этим делать? Это же надо было так вляпаться. Лучше б я не тормозил. Вот дурак-то, ой, блин, ну и вынесет мне вечером мозг Любаша. Ну, ё-моё.
Полицейская машина встала у ворот со шлагбаумом в садовое товарищество. Залаяли собаки, прыгнули на сетчатый забор.
– Назад, Азорка, назад, Чёрный! ― из каменного дома с плоской крышей вышел сторож, дед Степан. Почти облысевший – только два завитка и осталось, в толстых очках, но для своего почтенного возраста – восемьдесят шесть – очень крепкий и здоровый старик.
– Шлагбаум не работает. Михалыч поехал автобусом в город. Так что извиняйте, дамы и господа.
Майор Николаев Павел Антонович и стажёр Василенова выбрались из машины.
–Ну, и где? ― мотнула головой стажёр.
Николаев подавил тяжёлый вздох. Прошлогодняя напарница, Анна Безликова, нравилось ему куда больше: тихая, едва заметная и, главное, смышленая. Правда, смышлёность её и сгубила. Было у них в конце августа дело о пропавших на болоте любителях шашлыков. Безликова помогла арестовать убийцу, вернее, не убийцу, а того, у кого нашли вещи пропавших, а заодно и вещи всех, кто исчез за последние пятнадцать лет. А в ноябре, когда все нормальные люди по домам сидят, Безликова и говорит майору: «Павел Антонович, вы как хотите, но что-то нечисто с этими болотами». ― «Да что нечисто? Ну, плутают люди в лесу, тонут». ― «Всё равно… И тот домик пустой, где собака лаяла, и этот странный Грибник – всё это мне покоя не даёт. Разрешите ещё раз съездить, к месту приглядеться». Отпустил её, дурак, отпустил. И больше Анну Безликову никто никогда не видел. Майор, конечно, искал, в участке всех на уши поднял, заставил лес прочёсывать, но – ничего. Да и в деревне Безликову никто не видел. Николаев хотел было с Грибником местным, то есть с Афанасием Петровичем, побеседовать, очную ставку провести, но оказалось, что тот ещё в начале октября уехал в город: внук серьёзно заболел.
В общем, в мае к майору приставили Василенову Анфису Георгиевну, девицу, не только глуповатую и лишенную даже намёка на сообразительность, но и в целом странную. Обматывалась вязаным шарфом, вязаным, не шёлковым! Да и шарф был чудной, зверьём вонял и травами, немного лекарствами для стариков, а рисунок на шарфе вычурно пестрил множеством завитков и закорючек, в которых с трудом угадывались ёжик и медвежонок. И при ветре Василенова сразу же натягивала его на голову как капюшон. Начальство ругалось, несколько раз делало выговор за такую форму, но Василенова упорно продолжала носить шарф. В конце концов, в участке все смирились. А вот потерпевшие и свидетели, впервые встретившись со стажёркой, недоумевали.
Вот и сейчас будет так же.
Словом, майор ненавидел этот шарф.
– Пойдём, ― сказал Николаев, ― нам ещё полчаса пилить. Тут ближе не подъехать никак.
Они побрели по лугу, огибая дачные участки и огороды, по густой до колен траве, усиками, листиками, цветочками цепляющейся за форму. Солнце уже припекало. Василенова пыхтела позади, и майор невольно представлял, как она обливается потом и каким взмокшим вязаным комком доберётся до места.
«Да и сам я буду не лучше».
Наконец, миновали и луг, и особняки за высокими заборами, дерзко напиравшие на поле и огороды, и добрались до железной дороги. Засеменили по разбитым трухлявым шпалам в сторону станции.
Наконец, у поворота, почти у самого семафора показалась чёрная точка. Приблизились. Это курил председатель садового товарищества, у ворот которого пришлось бросить машину. Он выглядел недовольным, потому что звонок из управы поднял его ни свет, ни заря, и пришлось тащиться к путям и искать, куда машинист оттащил тело. А это оказалось не так уж и просто! Диспетчер сообщила только то, что электричка остановилась между поворотом и станцией. Машинист, разумеется, не стал дожидаться председателя, отодвинул труп, доложил диспетчеру и покатил дальше.
