Всеволод Васильевич Слепаков, немолодой, но вполне дееспособный человек, всерьез подумывал просидеть за служебным столом оставшуюся жизнь. Конечно, общие обстоятельства к этому не располагали. И все-таки он надеялся. Однако тут его вызвали в кадры.
Старшим кадровиком был давний знакомый Слепакова с забавной фамилией Валетный.
– Вот чего… Всеволод Васильич, – вкрадчиво произнес кадровик. – Надо бы тебе… э… отправиться на заслуженный отдых…
– Почему?! – огорчился и возмутился Слепаков. – Мне еще лет восемь до…
– Ну и что же, что до… – прервал его Валетный. – Такая сложилась ситуация. Нет, ты не совсем уйдешь. Мы тебя оставим внештатным инструктором. И не без материальной поддержки.
– Я к директору пойду…
– Он в курсе. Хотя директора теперь нет, а есть совет директоров. И вообще, чего ты на меня обижаешься? При чем тут я? – надулся кадровик. – Не шебуршись, Всеволод Васильич, уладим.
– Что значит «уладим»? А пенсия?
– А пенсию получишь сейчас, по выслуге лет. «Ра-адуйся, приятель! Забыл, что после светлых дней гроза бывает?..» – Валетный слыл любителем оперы и, заканчивая разговор, пропел скрипучим козлетоном что-то из «Пиковой дамы».
Так Слепаков превратился в пенсионера, а раз в месяц заезжал на прежнее место работы проводить некие инструкции, в которых он сам ничегошеньки не понимал. Денежки за это все-таки капали (мизерные, конечно), пенсия шелестела еле терпимая, и жена Слепакова, Зинаида Гавриловна, второй год игравшая на аккордеоне в Салоне аргентинских танцев, сказала:
– Наплюй, Сева, дыши, гуляй. Воздух у нас экспортного качества. Недаром на месте Троице-Лыковского церковного комплекса французы хотели казино отгрохать. Не выгорело у них, батюшки отбились.
Зинаида Гавриловна, несмотря на несколько ленивую сдобную полноту, на самом деле отличалась активным характером. А уж хозяйка была великолепная: все в их однокомнатной квартирке блестело и сверкало. Слепаков к жене относился снисходительно, а проще говоря, любил пенсионер по выслуге лет свою миловидную фигуристую жену.
Иногда по выходным Зинаида Гавриловна уезжала с ночевкой куда-то под Барыбино к двоюродной сестре. Всеволод Васильевич с нею никогда не ездил. Он в одиночестве гулял вдоль Москвы-реки, опасливо сторонился пробегавших по прогулочным маршрутам бультерьеров и кавказских овчарок, а на их хозяев бросал взгляды, полные откровенной злости.
«Раньше всякий алкаш с утра делом занимался. Бутылки собирал, контейнеры мусорные обыскивал, – раздраженно думал Слепаков. – А теперь, ишь ты! Рожа перекошена, руки дрожмя дрожат, в горле ни росинки, а он собачку выгуливает. Ничего не поделаешь: и у бомжей, и у собак права человека. Даже убийцам… права дали».
Тут Слепаков ощутил что-то крайне неприятное, словно внезапный укол в предсердие. Стало ему почему-то нехорошо, и показалось, будто из темного угла мелькнули глаза, закатившиеся под лоб и безжизненные… После выхода на преждевременную пенсию Всеволод Васильевич чувствовал опустошение и болезненную тоску. Навязанная праздность, вместо привычных добросовестно исполняемых обязанностей, будто погружала его в состояние душевной дремоты, в какое-то пустоцветное прозябание.
Утром, спустившись на первый этаж, Слепаков обычно здоровался с дежурной по подъезду (консьержкой) пенсионного возраста Тоней. Опухшая и оплывшая, будто после длительного запоя, Тоня тискала у себя на груди кота, черного, желтоглазого. Кот безуспешно вырывался, жалобно мяукал и противно бурчал.
– Ах ты, красавец мой, любименький мой, сыночек! – темпераментно восклицала консьержка, продолжая тискать животное. – Чем ты недоволен? Нажрался рыбы с блинами, паразит, да теперь и царапаешься? К кошкам, к невестам своим, рвешься? Я те задам, бабник! Я те задам, паскудник! Все убежать хочет, – с оживленным лицом весело сообщала Тоня Слепакову, проявляя профессиональную приветливость, хотя на зарплату ей Всеволод Васильевич денег не давал из принципа. А на вывешиваемый Тоней лист «неплательщиков» не обращал внимания.
– Тоже мне, дежурная… – саркастически фыркая, говорил бескомпромиссный пенсионер жене. – То с котярой возится, то с бабками на скамейке языком чешет. То ее часа по два вообще нету. Обедает, видите ли, со своим хрычом… А по ночам вместо нее в кабинке какой-то эсэнгэвец дежурит.
– Кто-кто? – не поняла Зинаида Гавриловна.
– Да незаконный мигрант. Может, душман или моджахед. Вот взорвет нас тут в один прекрасный день…
– В ночь, – поправила жена.
– Ну, в ночь. Тебе от этого легче? – сердился бывший сотрудник спецпредприятия.
– Избави боже и помилуй! – замахала на мужа ручкой Зинаида Гавриловна.
Как-то Слепаков спросил у консьержки Тони про ее ночного дежурного.
– Они тута везде дворниками работают, – объяснила Тоня Слепакову. – А энтот спит себе ночью в дежурке, не просыпается.
– Ну да, польза большая. Узбек, что ли?
– Тажди… кистанец, – сморщила в напряжении лоб консьержка. – Как кинотеатр у нас назывался «Таждикистан», так и его, значит, зовут.
– И ничего? Честно трудится?
– Плохого не скажешь, укуратный.
Слепаков плюнул себе под ноги (это проявление недовольства стало его привычкой) и зашагал по своим делам. Хотя, собственно, дел у него почти не было.
Кроме Званцовых и консьержки Тони, проживавшей этажом выше, Слепаков замечал еще одного жильца в своем подъезде. Этот тип бегал трусцой в любую погоду и независимо от времени года в полинявшей футболке, тренировочных штанах и вязаной лыжной шапочке. Изредка сталкиваясь с Всеволодом Васильевичем, пропотевший в жару, вымокший под дождем или задубелый от мороза спортсмен-любитель вежливо произносил «добрый день», на что Слепаков отвечал осторожным «здрасьте». Он вообще недолюбливал всяких эксцентричных граждан, и к тому же не нравилась ему кривая ухмылочка, которой сопровождалось приветствие бегуна.
Жил этот тип прямо под ними, тоже в однокомнатной квартире и совершенно один. Ни жены, ни приходящей дамы, ни каких-либо сторонних посетителей у него не наблюдалось. Когда Слепаковы укладывались спать, из находившейся под ними квартиры доносился звонкий металлический звук. Длился звук несколько секунд и передавался явно по трубе центрального отопления. Особого беспокойства он не вызывал (хотя Всеволод Васильевич успевал поворчать: «Опять брякает чем-то, черт бы его взял!»), но было все-таки любопытно.
Разъяснил это явление прилетавший на новогодний роздых профессор Званцов. Случайное упоминание Всеволода Васильевича о соседе снизу вызвало у научного гастролера ехидный смех:
– Охранник он из нашего бывшего КБ. Забыл фамилию. На пенсии по выслуге лет, вроде тебя. Он для поддержания здоровья и продолжительности жизни сил не щадит. Устойчивый психоз приобрел. Бегает, ест овес с кефиром, фарш мясной трескает в сыром виде. А бряцанье по ночам… Это он подсоединяется к отопительной системе.
