* * *
Там, где улица Сент-Андре-дез-Ар выходит на площадь Сан-Мишель, у Театра Семи Муз остановилась молодая девушка в коричневом плаще и с сумкой на длинном ремне. Шляпа с аляповатым желтым цветком была надвинута низко на лоб ее обладательницы, и той пришлось запрокинуть голову, чтобы разглядеть название театра и маленькие фигурки муз на фасаде. Убедившись, что она пришла по адресу, девушка сделала глубокий вдох, поправила кожаный ремешок, впившийся в плечо, и решительно толкнула тяжелую деревянную дверь.
Театр Семи Муз был одним из самых известных и любимых в Париже, а значит, во всей стране и во всем мире. Но, не зная, где он расположен, можно было пройти мимо и не заметить скромной вывески на фасаде и афиш в окнах первого этажа. Сейчас, когда часы едва пробили полдень, театр выглядел необитаемым. Дворник лениво гонял первые опавшие листья по тротуару, немногочисленные посетители открытого кафе напротив кутались в шарфы и накидки, спасаясь от холодного ветра, а редкие прохожие торопливо шли мимо. Одна женщина задержалась ненадолго, чтобы рассмотреть плакат «Святой Иоанны», вздохнула и поспешила дальше, поплотнее запахнув полы легкого плаща.
Переступив порог театра, наша героиня сперва застыла в нерешительном восторге. Театр не поражал роскошным убранством и позолотой, украшавшими Национальную оперу, Комедии Франсез или театр Пале-Рояль, его обстановка отличалась лаконичностью. Небольшое фойе пустовало, если не считать пожилого консьержа, читавшего у окна газету, да и того девушка заметила не сразу из-за царившего здесь полумрака. Электрическое освещение было выключено, и дневной свет проникал внутрь только через заклеенные окна и витражи, преломлялся в зеркалах затейливых форм, отражался в пестрых стеклянных плафонах и ронял тени на выложенный разноцветной мозаикой пол. Декорации эпохи модерна соседствовали с авангардистской росписью стен и яркими кубистическими афишами, в которых с трудом узнавались знакомые пьесы. Зеркала дробили свет, и девушка поймала взглядом свое испуганное отражение. В глубине стекла скрывались и другие образы – тени лиц, смотревших на нее из глубины истории театра.
– Мадемуазель, – раздалось в полной тишине, отразилось от колонн и повторилось эхом: «Эль, эль…»
Девушка вздрогнула и вцепилась в свою сумку, будто находилась посреди оживленного рынка и боялась, что ее вырвут из рук. Консьерж отложил газету и теперь вопросительно смотрел на нее:
– Вам чем-нибудь помочь?
– Меня зовут Жюли Дигэ, – скороговоркой выпалила она и смолкла, словно ее имя должно было вызвать незамедлительный эффект, но консьерж продолжал выжидающе смотреть на нее. – Я от мсье Жиллара из Буржа. – Это тоже не вызвало никакой реакции, но она решительно продолжила: – Могу я поговорить с мсье Тиссераном? Он, должно быть, меня ожидает!
Консьерж усмехнулся себе в усы, однако ответил весьма вежливо:
– Так вы та молодая особа, которую ждут сегодня на прослушивание? – Девушка радостно закивала. – К сожалению, сам господин директор сейчас занят, но вас примет мсье Дежарден. Пойдемте со мной.
Жюли шла за консьержем и едва успевала озираться по сторонам. Они свернули в коридор, затем поднялись на два пролета по лестнице, миновали тесный зал, заставленный элементами декораций, вновь прошли по узкому коридору. Когда ей стало казаться, что они петляют по таинственному лабиринту, консьерж остановился возле неприметной двери.
– Простите, а кто такой мсье Дежарден? – спросила девушка шепотом.
– Главный режиссер. – Стоит отдать должное ее провожатому, он ничем не выказал удивления. Хотя как можно не знать таких простых вещей?
Консьерж распахнул дверь, но, когда Жюли обернулась, чтобы поблагодарить, он уже испарился. Девушка осталась одна в темном коридоре перед открытой дверью, из которой на порог падал приглушенный свет.
Мсье Дежарден сидел спиной к девушке и что-то быстро писал в большой записной книжке, похожей на блокнот для акварелей. Свет яркой электрической лампы лишь отчасти освещал его лицо и фигуру, и Жюли не решилась бы судить, сколько ему лет и хорош ли он собой. Впрочем, это ее и не интересовало. В глаза бросились его светлые волосы и довольно плотная фигура, а воображение дорисовало суровую складку между бровей и внушительный рост.
– Здравствуйте, я Жюли Дигэ, – представилась девушка. – Мне сказали, что…
– Ах да, конечно, совсем забыл, – режиссер рассеянно окинул взглядом застывшую в дверях посетительницу. – А ведь мсье Тиссеран упоминал о вас. Я бы даже сказал, рекомендовал…
– Правда? – вырвалось у Жюли.
Мсье Тиссерана она в глаза не видела, но не слышать о нем во Франции мог только глухой. Когда господин директор явился в Бурж к директору театра Модерн мсье Анри Жиллару, об этом говорили еще по меньшей мере месяц, а сама Жюли никак не могла понять, отчего руководитель одного из известнейших театров Парижа заинтересовался именно ею, да еще пригласил на пробу.
– Ну что ж, посмотрим, на что вы способны. Начинайте.
– Что, прямо здесь?
– Пройдите в центр зала, снимите пальто и шляпу, положите сумку – не бойтесь, ее не украдут – и начинайте, – усмехнулся режиссер.
Девушка кивнула.
Пока Жюли торопливо снимала пальто, едва не уронив его на пол, режиссер внимательно рассматривал ее. Что ж, она была молода – этого не отнять. Красива? Скорее мила. Фигура отличалась приятными округлостями, пухлые розовые губы и живые карие глаза радовали взор. В жестах, говоре, длинных волосах и ненакрашенных глазах читалась провинциальность, но девушка притягивала взгляд. Множество милых девушек гуляло по улицам Парижа, но лишь единицы обращали на себя внимание.
Стушевавшись от пристального взгляда мсье Дежардена, Жюли решила не тянуть напрасно время, а показать, на что она способна. Зал, в котором ее принимал режиссер, предназначался для репетиций: два ряда кресел были отодвинуты к дальней стене, центр комнаты пустовал, а у дальней стены располагались декорации. С обоями из старой гостиной то ли Уайльда, то ли Чехова соседствовали задники с абстрактными геометрическими формами, римские же колонны из папье-маше и вовсе печально ютились у стены и терялись на фоне роскошных позолоченных кресел, призванных символизировать барочную роскошь Мольера.
Мсье Дежарден развернул лампу, и теперь пучок света падал в центр комнаты, оставив режиссера в тени. Жюли вступила в яркий круг и вдруг почувствовала себя не в маленькой пыльной комнате без окон, а на сцене театра, о котором прежде могла лишь мечтать. Софиты устремлены на нее, как и взгляды сотен зрителей. Они задерживают дыхание, когда она произносит свой монолог, и рукоплещут в едином порыве.
