Карапузов я застал поздним вечером в глухом закоулке парка. Малыши втроём пинали очкарика. Веселье снимали на камеры мобильников.
Я свистнул, аж в ушах звякнуло. Начинающие тарантины не остановились и на секунду: мол, мы без пяти минут оскароносцы, а ты тут свистишь!
В каждом из трёх малышей – за центнер рыхлого сала. Пинали жирные карапузы тощего доходягу. Пацан извивался на земле, очки и зубы от кроссовок тарантин закрывал руками.
Я предложил малышам разойтись. Карапузы достали ножички. Инструменты для разделки кабаньих туш назвать перочинными ножичками я не смог, потому без зазрения совести разбил детишкам мордашки.
Всю минуту, что я общался с карапузами, очкарик оттирал от крови очки. На кой чёрт те стекляшки ему сдались? Лучше бы отполз от драки подальше.
Когда тарантины развалились кто где без сознания, я отфутболил трофеи – ножички и телефоны с записью бойни – подальше от толстяков, вызвал “скорую” и блюстителей.
Очкарик лежал на боку, дышал как побитая собака.
Я присел возле героя тарантиновых съёмок.
– Живой?
– Угу.
– Видать, ногами по морде ты раньше не получал.
– Откуда вы знаете?
– Ты не снял очки. Зря. Один удачный удар – и в твоих бестолковых глазах торчат осколки стёкол.
– Почему это в бестолковых?
– Не видят, куда ведут. Какого чёрта ты полез сюда, в самый глухой угол парка?
Очкарик упёрся локтем в землю, попытался встать, вскрикнул, схватился за грудь, упал на спину. Я ощупал птичью грудь очкарика. Вместо ребра нашёл мягкий провал.
В надежде подсластить пилюлю я улыбнулся.
– Не шевелись, боец. “Скорая” приедет – тогда и разомнёшься. Похоже, у тебя перелом ребра, причём паршивый. Будешь дёргаться – обломок пробьёт лёгкое.
– Я умру?
– Лежи смирно, и будешь жить сто лет.
– Больно в груди.
– Не обращай внимания.
– Говорить – не камни ворочать.
– Держи хвост пистолетом. Сирену слышишь? Наверное, по твою душу.
– Первый раз вижу, чтобы “скорая” приезжала так быстро.
– Это не “скорая”. Милиция.
– Как вовремя! Где они были раньше?
– Учились на предсказателей. Кто ж знал, что ты на ночь глядя попрёшься в парк, да ещё в самый глухой угол? Это при твоих-то мощных бицепсах!
– Вы тоже не Шварц, а в глухой уголок пошли.
– Я этих троих раскидал, а ты – нет.
– Да, дерётесь вы как в кино. Где же милиция?
– Значит, та сирена выла не для тебя. Подождём.
Я снял на мобильник место происшествия и разбитые морды жирной троицы, скопировал видеофайлы с трубок киноделов на свою.
Затрещали сучки. Я оглянулся. Из-за кустов на полянку вышли двое в форме – коротышка и долговязый – с дубинками наперевес. Я повернулся к очкарику, улыбнулся.
– Я ошибся. Сирена выла таки для нас.
За спиной кашлянул представитель Закона.
– А ну, мордой в грязь, орёл!
Я поднял руки.
– Спокойно, ребятки. Вас вызывал я. Какой мне понт вам звонить, если я в чём-то виноват?
– Разберёмся. Кто такой?
– В правом заднем кармане лежит удостоверение. Достану, если разрешите опустить руки.
– Стой смирно.
– Стою.
В следующий миг я получил дубинкой по икрам. Ноги взлетели выше головы. Я шмякнулся на спину с чавканьем, какое издаёт свиная туша в конце полёта с прилавка на кафельный пол мясного павильона.
Очкарик зашёлся в икоте.
Коротышка матернулся, затем перешёл на сленг.
– Нафиг ты его звезданул? Он же не рыпался.
– Так он точно не рыпнется. Глянь, что у него.
Долговязый улыбался, похлопывал дубинкой по ладони. Я лежал, от боли в икрах крошил зубы.
Коротышка шагнул ко мне. Я повернулся на бок, подставил карман, встретился взглядом с очкариком.
– Не бойся, малыш. Дяди тебя поднимать не станут. Они же не хотят, чтобы оскол…
Долговязый пнул ботинком мою икру. Я скрипнул зубами. Долговязый гоготнул, пнул икру ещё раз.
– Не вякать! Лежать смирно!
– Товарищ сержант, пацана трогать нельзя. У него сломано ребро. Если осколок врежется в лёгкое…
– Смотри, какой умный! Медбрат, что ли?
– Нет.
– Кто завалил этих троих бегемотов?
– Я.
– В одиночку?
– У меня разряд по контактным шахматам.
Коротышка протянул долговязому моё удостоверение.
– На, читай. А я пока вызову “скорую”.
Я хмыкнул.
– Минут десять, как вызвал.
Коротышка отмахнулся.
– То вызывал ты. К нам приедет быстрее.
Коротышка связался с центральным постом, вызвал “скорую” и подмогу.
Долговязый разглядывал моё удостоверение, чесал затылок.
– Что-то мне твоё фамилие знакомое, как говорит тот котяра из мультика. Янов, Янов… Не тот ли ты Янов, что на прошлой неделе в кабаке отрихтовал нашего кореша?
Когда долговязый закончил речь, я понял, что дубинка – лучшее из того, что меня ожидало.
Коротышка ткнул долговязого локтем в бок.
– Тот, я его узнал. Видел в газете фотку.
Я приготовился встретиться лицом к лицу с ботинками долговязого и коротышки. К безмерному удивлению долговязый нагнулся, протянул руку.
– Вставай. Держи пять, помогу.
Я ухватился за протянутую руку, поднялся, матернулся от боли, упал на колени. Долговязый сплюнул.
– Блин, клёво я приложился. Ты уж прости. Что мне было делать? Выхожу на полянку, а тут три бегемота в отрубе, и этот очкарик весь в крови. На ногах – один ты. Кого мне надо вырубить на всякий пожарный?
Я отмахнулся.
– Ладно, проехали. Пацана не переворачивайте. Не дай бог навредим…
– Пусть себе лежит.
Долговязый кивнул в сторону тарантин.
– А эти трое кто?
– Уроды. Лупили одного втроём.
Долговязый сдвинул берет на лоб, потёр затылок.
– Вашу мать! Так это ж сынок депутата! Вон тот, самый толстый! Точно! Вчера папочка по телеку выступал, нёс какую-то хрень про борьбу с криминалом. Фамилие у него какое-то зелёное.
Я размял икры, встал, присмотрелся к тому, в ком долговязый опознал депутатского сынка.
– Да. Он. Как две капли. Сынуля Маслины. Я, когда рубильник ему сворачивал, тоже что-то знакомое уловил.
Коротышка хохотнул.
– А когда нашему корешу нюх в кабаке чистил, мента в нём тоже не признал?
– Признал. Я вашего Крысько знаю давно.
– Никак его, падлу, не поймают. Из-за таких уродов народ думает, что все менты продажные.
Долговязый улыбнулся.
– Жаль, там не было меня! Я б ему, козлу, добавил.
Из-за кустов вышла группа в пиджаках и с папками, позади семенил фотограф. Через минуту началась протокольная тягомотина. Кто? Почему? Когда? Миллион вопросов, чтобы зафиксировать картину преступления.
Приехали медики, подтвердили, что ребро у очкарика сломано. Пацана погрузили на носилки, затем дали тарантинам нюхнуть нашатыря.
Едва у карапузов прорезались глазки, как поднялся гвалт. Тарантины угрожали папами-депутатами, звонили всему свету, вызывали подмогу, адвокатов, пап, мам. Приехали все. Часок поорали хором, поугрожали мне и очкарику.
Блюстители промурыжили меня два часа. Отпустили, когда стемнело так, что эфиопа не различишь с метра.
Защитники тарантин – из тех, что понаехали по просьбе пострадавших – сопроводили меня до подъезда. Три джипа ползли за мной со скоростью пьяной улитки. Свет фар растянул мою тень на квартал. Я провоцировал: шёл по проезжей части. Я затылком чувствовал, как водилам не терпелось дать полный газ. Придавить меня колёсами к асфальту пацанам так и не приказали.
