Я прибыл в Аурику в обычный августовский день года одна тысяча девятьсот семьдесят второго от Рождества Христова. Пятьдесят пятого года Революции.
В этот день начальник шахской охранки в Тегеране закончил инкрустацию одной из стен своего кабинета наманикюренными женскими ногтями, которые были выдраны им во время пыток.
В этот день президент Центральноафриканской республики Бокасса велел подать себе на обед жаркое из ляжки приглянувшейся ему ученицы столичного колледжа. Будущий император потихоньку занимался людоедством.
В этот день сорок тысяч детей Земли умерли от недоедания и эпидемий.
В этот день некий репортёр спросил у студента прославленного британского университета, что знает студент о второй мировой войне. В той войне, гласил ответ, Германия и России воевали против Англии, которая наголову разгромила обоих своих противников.
В этот день другой репортёр по другую сторону Атлантического океана поинтересовался у безработного, поселившегося с семьёй в пустом контейнере для перевозки крупногабаритных грузов, хотел бы он, безработный, смены строя. Не хотел бы, гласил ответ, потому что при существующем строе никто никогда не теряет шансов стать миллионером.
Это был обычный день, а таких дней в том високосном году было триста шестьдесят шесть.
Столица Аурики Ла Палома, если смотреть на неё издали, со стороны океана, похожа на Ялту или на Баку. Только Ялта в сравнении с ней слишком мала, а Баку слишком велик. Город живописно раскинулся на зелёных холмах, опоясавших круглый залив.
Разнокалиберные и разномастные суда у причалов, задранные вверх стрелы кранов, белый маяк на кончике длинного мола да широкие песчаные пляжи, протянувшиеся справа и слева от порта, делают Ла Палому мало отличимой почти от любого большого приморского поселения южных широт. Однако так лишь кажется издали. В действительности же город весьма своеобразен и представил бы несомненный интерес как для историка архитектуры, так и для этнографа. Немногочисленные и не очень высокие небоскрёбы, торчащие в центральной части Ла Паломы, смазывают её индивидуальность лишь в той степени, в какой стандартная мода вредит обаянию красавицы.
Главная улица столицы – проспект Делькадо – протянулась от порта к горе Катпульче, давно потухшему вулкану, на одном из склонов которого, у самой вершины, хорошо видна скульптура распятого Христа, вырубленная из гигантского каменного монолита. На проспект, как бусинки, одна за другой нанизаны три овальные площади – Независимости, Свободы и Всеобщего Равенства. Площадь Свободы – административный центр города. Здесь расположены дворец президента, министерства общественной безопасности и полиции, кафедральный собор и парламент, а также казармы президентской гвардии. Всё это тяжёлые мрачноватые здания эпох барокко и ампира. Посреди площади на двенадцати колоннах из серого гранита покоится двадцатиметровой высоты куб. Каждая из его вертикальных граней как бы поделена пополам по диагонали. Верхние половины облицованы белым мрамором, нижние – чёрным. Над кубом в хрустальной чаше вьётся Вечный огонь. Внутри куба в таинственном прохладном полумраке стоит саркофаг с набальзамированным телом великого сына Аурики – генерала Аугусто Делькадо. Поток людей к усыпальнице не иссякает даже по ночам. Доступ в мавзолей открыт круглые сутки.
Слева и справа от места последнего успокоения вождя ауриканской революции возвышаются два памятника – Делькадо и Мендосе. Первый, молодой и гибкий, запрокинулся на вздыбленном коне с саблей, занесённой для удара. Второй, пожилой и грузный, набычился в кресле, положив руки на подлокотники. Сидячий Мендоса равен по высоте конному Делькадо.
В центральной части Ла Паломы много строений, чей вид характерен для старых испанских городов. Мавританский стиль повсеместно сочетается здесь с готикой. Поражает обилие церквей и церквушек. Каждой из них можно любоваться часами.
Бедняцкие окраины столицы неблагоустроенны и грязны. Их вопиющего убожества не могут заслонить ни стройные пальмы, ни двухметровые банановые листья, которые в тропиках выполняют функции среднеширотных лопухов, то есть торчат из-под заборов, если у хозяев этих заборов имеются дела поважнее разбивки газонов и палисадников.
Достигнув Ла Паломы, я остановился в недорогом отеле у площади Всеобщего Равенства. Мне надо было пару дней поболтаться по городу для знакомства с ним и обстановкой. Для притирки. Для вживания в новую среду.
Каждое утро после завтрака я покупал в газетном киоске у министерства связи вчерашнюю «Бэцэтку» – так мои коллеги в ГДР называли западноберлинский бульварный листок «Berliner Zeitung», необычайно популярный в бюргерских кругах, – и пешком углублялся в городские кварталы. «Бэцэтку» вместе с другими европейскими газетами ежедневно доставляли в Аурику самолётом. Её тут быстро раскупали местные немцы.
С утра до позднего вечера я бродил по Ла Паломе, рассматривал витрины, сидел у фонтанов в тени кокосовых пальм, заходил в кафе, чтобы перекусить, приглядывался, прислушивался. Пестрая разноязыкая толпа шумела вокруг. До меня никому не было дела. Только президент Мендоса в полной форме генералиссимуса внимательно следил за мной, куда бы ни направлял я мои стопы. Бюсты и портреты диктатора были выставлены чуть ли не в каждом окне. В семьдесят втором году Отцу Отечества стукнуло восемьдесят; это был больной и немощный старик, однако все его скульптурные и живописные изображения запечатлели крепкого сорокапятилетнего мужчину с энергичным лицом преуспевающего гангстера средней руки. Крестам и звездам было тесно на груди Мендосы. Они лезли на плечи, к пышным эполетам, растекались по бедрам. Я неоднократно делал попытки сосчитать президентские регалии, но всякий раз сбивался. Позже мне сказали, что их девяносто две.
На первый взгляд обстановка в городе была спокойной. Однако постепенно я отмечал для себя все новые и новые признаки нестабильности. Прежде всего – необычайно большое количество военных на улицах. Кого тут только не было! И неряшливые, плохо одетые служащие ауриканской армии, и слегка разболтанные, но в общем бравые, в форме с иголочки янки, и немолодые, бывалые, хорошо экипированные солдаты Иностранного легиона, и гвардейцы президента в опереточных мундирах. Повсюду висели плакаты, изображавшие головореза со зверской синей рожей и с автоматом в руках. Они призывали чужеземцев, проживающих в Аурике, вербоваться на службу в Иностранный легион, чтобы принять посильное участие в борьбе Свободного мира с красной заразой. Условия были весьма выгодными. За три года службы в легионе можно было сколотить небольшое состояние. В случае гибели легионера все заработанные им деньги переводились его семье или другим лицам согласно завещанию.
