Струйка холодного пота медленно ползла по щеке и когда он почувствовал её на губах, то слизал капельку кончиком горячего языка. Выплюнуть назад не было сил, а проглотить не смог – она была настолько соленой и горькой, что это только усугубило бы жажду. Он уже не помнил, сколько часов лежал без движения, чувствуя, как страшная боль распространилась по всему телу, а от подступившей слабости, пот опять стал заливать глаза. Он никак не ожидал, что от разорванной в клочья ноги, он может потерять сознание, но мрак в очередной раз потащил его в пустоту. Последнее, что он успел сделать – зацепился пальцами за траву, ему показалось, что он тонет и глубокий водоворот уносит его на дно.
Очнулся от ужаса, что его поймали, поскольку ощутил чью – то руку на своем лбу. Секунду или две вспоминал, что с ним произошло, а вспомнив, сделал усилие, чтобы привстать и тут же застонал от глухой боли в кости. Сухими от жара губами произнес: «Убейте меня лучше. » В голове пронеслась полная тревоги и ужаса мысль: как это случилось, ведь ему почти удалось убежать! Место выбрал самое что ни наесть глухое – вокруг дремучий лес, никакого просвета между деревьями. Он бежал, стиснув челюсти и уже уверовал в свою победу, но тут цепью зацепился за сухую корягу и, падая, так сильно поранил ногу, что от пронзительной боли на время потерял сознание. И вот его поймали. «Убейте меня. » – опять повторил он.
Отдаленный голос произнес: «Не глаголь, покуда боль не уберу. » – и тут произошло невероятное – боль стала его покидать.
Чуть приоткрыл глаза и ему почудилось, что перед ним склонился небесный ангел. На него внимательно смотрела необыкновенно красивая девушка, а её изумрудного цвета глаза показались ему бездонным небом. В них он увидел собственное лицо: худое, заросшее щетиной и испачканное кровью. Красота девушки была настолько совершенной, что казалась неестественной. То, что смотрело на него сверху, было чудесным видением, поскольку в природе таких людей не бывает. Но это было не наваждение, а явь, поскольку ощутил, как её рука соскользнула вниз, ощупывая его тело, и остановилась на ноге. Он явственно ощутил, как она пальцами залезла в рану, и мгновенно раздалось сухое клацанье сведенных вместе обломков разбитой кости.
От неожиданности непроизвольно взмахнул здоровой рукой, но тут же услышал глухое собачье рычание. Скосив глаза в сторону, увидел, что рядом с женщиной у ее ног сидит не собака, как ему представилось, а огромный волк. Он никогда не думал, что в природе бывают такого размера волки.
– Вы – прошептал он. – Ангел?
– Агафьей кличут.
– Откуда взялась?
– Тутася в лесу моя избушка, охранник тебя учуял и вот сюды привёл. Ты лежи, а я в деревню за кузнецом схожу, надобыть кандалы спилить и в избу тебя снести. Одна не осилю.
– Не оставляйте меня, они меня схватят. – взмолился он и стало невыносимо стыдно за свою беспомощность.
– Не возвернутся, – уверенно произнесла девушка. – А коль придут, он погонит отсель. Стеречь тебя оставлю, – она кивнула в сторону зверя.
Ему показалось, что волк её понял. Глаза у него были умные и совсем не звериные.
Она вновь положила ему холодную руку на лоб, и он провалился в глубокий сон. Он заново очутился в подвале тюремной крепости. Его допрашивали в очередной раз по делу дворцового переворота.
Маленькие злые, налитые кровью глазки генеральского жандарма впились в него.
– Ну что, поручик, это тебе нравится? – Он имел в виду, что его пытали уже который день. – Ты рассчитывал, что вам с Измайловым помогут выкрутиться, не так ли? Я уж позабочусь, чтобы этого не случилось. Ненавижу предателей. Того отправят на эшафот, а тебя по этапу. в самую глушь.
– Не называйте меня и Измайлова предателями. Это мы не стали участвовать в дворцовом перевороте по свержению внука Петра I – только он законный Российский Император, а не немка пришлая. Я нисколько не сожалею, что встали на его защиту.
– Не хотел бы я оказаться на твоем месте! Отправишься на каторгу вместе с чернью и всякими разбойниками. – Он повернулся к жандармам. – Никакого снисхожденья. В Петропавловскую крепость, а завтра отправьте по этапу.
В камере ему передали потертую записку от Петра Ивановича Измайлова – близкого друга и сослуживца по Преображенскому полку. Он писал: «Получил известия, что в день коронации меня казнят. Тебе помогут бежать, уплачено здоровенному рябому конвоиру с усами по имени Тимофей, только на этапе место глухое сам присмотри и дай ему знать . Храни тебя Бог!»
Разбудил шепот. Лежал уже не на земле, а на чем – то мягком, похоже на соломе. Ноги были свободны от кандалов, боли не было. До сознания дошло, что с ним произошло. Вспомнил девушку. Прислушался.
Разговаривали два голоса: грубый мужской и женский Агафьин.
– Смотри, Ефим, держи язык на привязи, даже всуе не смоги, слышь. Иначе.
– Нешто не ведаю силу твою, Агафьюшка, гореть мне в огне, коль слово молвлю про кандальника.
– На расспросы супружницы ответ держи, что волка из капкана ходил вызвалять. За то всему твому роду хворь лечить до конца жизни стану. Аминь.
– Не будя Матрона расспросы чинить. Боится тебя пуще твого зверя. А про кандальника анадысь слыхал, рыскали анчихристовы слуги по всей округе. Расспросы вели. Все втайности будет. Аминь.
– Покель иди. Коль надо что буде, покличу.
– Завсегда готов, мигом прибуду, – ответил голос услужливо. Громко стукнула входная дверь.
Глава 1 1826 год. Колдунья Марфа
Дед Афанасий не торопился отпирать дверь, которая на ночь закрывалась на крепкий засов.
Слушая, как в дверь громко стучат, надевая на ходу суконный картуз, под нос себе бормоча: «Авось до Марфы прибегли собакины дети» – он направился к выходу.
Младшая дочь деда считалась первой в округе ворожеей, унаследовав дар исцеления и ворожбы от своей бабки. А еще славилась Марфа своей необычайной красотой, но свататься к ней боялись, за глаза называя колдуньей, вот и сидела красавица в девках.
Старшая дочь тоже была глаз не отвести, кто не знал, так принимал сестер за близнецов, но и она из-за своей младшей сестры смогла выйти замуж только за рыжего Николая, который ее, впрочем, крепко любил и души в ней не чаял. Обе дочери ликом пошли в свою покойную матушку, о красоте которой, когда – то молва разошлась по всему уезду.
«Вот люд бесстыжий, тащится в самую ночь кому не лень для своих бесовских дел», – продолжал браниться дед недовольный поздним визитом, глядя себе под ноги и переступая упавший на пол в спешке ухват.
– Будя, будя, громыхать – то, – прокричал он, открывая засов, – чай не свою дверь ломаш средь ночи, щас отворю!
