Уличные фонари моргают, освещая серый тротуар в лишаях грязного снега и гладкого черного льда. Слякотные лужи жмутся к обочине, ёжась от шипящих, брызжущих колес. Я сосредоточенно гляжу себе под ноги, чтобы не упасть. Рукам было бы теплее, если б я сунула их в карманы пальто, но не могу – они нужны мне, чтобы хвататься ими за стены, заборы, стволы деревьев и фонарные столбы. Очень уж не хочется упасть. Хотя, если подумать, что такого произойдет, если я шлепнусь сейчас на льду? Ну джинсы промочу, может быть, задницу отобью… Не конец света. Бывают вещи и пострашнее. Куда страшнее.
Сегодня воскресенье: неделя на последнем издыхании. Неуютная пауза перед понедельником, когда все придется начинать с начала – снова притворяться живой. Воскресенье – это черная точка на горизонте каждого моего дня, и чем больше дней проходит, тем крупнее она становится. Это воскресенье почти закончилось, и мне от этого легче, но на меня уже накатывает предчувствие следующего. Воскресенье – это день, когда я прихожу на кладбище к детям и, стоя над их могилками, глядя на камни и траву, говорю с ними, не зная, слышат они мою бессмысленную болтовню или мои слова уносит ветер. Что бы ни было на дворе – палящее солнце или проливной дождь, туман или мороз, – я всегда там. Каждую неделю. Каждое воскресенье.
Ледяная жижа брызгает мне в лицо. В кожу как будто впиваются иголки. Я часто моргаю, хватаю воздух ртом. Наконец сворачиваю с широкой центральной улицы в свою боковую, узкую, где ветру особо не разгуляться. Мой путь к дому размечен яркими пятнами переполненных мусорных контейнеров, ждущих мусорщиков, которые приедут за ними завтра, чуть свет. Отворачиваюсь от окон, за которыми подмигивают и переливаются огнями рождественские елки, напоминая мне о более счастливых праздничных днях. Тех, которые у меня были раньше.
Я почти дошла.
Небольшой террасный дом в одном из северных районов Лондона, где я обитаю, стоит как раз на середине улицы. Толкаю ржавую калитку и снова отворачиваю лицо, теперь от заброшенного садика перед домом: ветер нагнал в него с улицы конфетных оберток и пакетов от чипсов, торчащих теперь между пучками травы и лохматыми кустами. Раз за разом я сую негнущиеся от холода пальцы в сумку, пока они не смыкаются наконец вокруг угловатой связки ключей. Я рада, что окажусь сейчас дома, что уйду с холода, – но все же стоит мне открыть дверь, шагнуть в немую темноту прихожей и ощутить окружающую меня пустоту, как внутри у меня все сжимается.
Хорошо хоть, что в доме тепло. Снимаю пальто, стаскиваю ботинки, бросаю сумку на стол в прихожей и щелкаю выключателем, старательно пряча глаза от зеркала, чтобы не встретиться в нем взглядом со своим тоскливым отражением. Выпить бы сейчас… Я смотрю на часы – двадцать минут шестого. Рано. Значит, буду хорошей девочкой и сделаю себе горячего шоколада.
Странно, но дверь в кухню закрыта. Я даже слегка вздрагиваю – я всегда открываю ее, когда ухожу. Может, пока я входила, ее захлопнул сквозняк? Топаю через всю прихожую к кухне и у самой двери останавливаюсь как вкопанная. В щели под дверью видна полоска света. Значит, там кто-то есть. У меня перехватывает дыхание, я чувствую, как мир вокруг словно замирает на мгновение, прежде чем снова набрать ход. Неужели взломщики?
Прислушиваюсь. Из-за двери доносится голос. Детский. Как будто ребенок у меня на кухне мурлычет песенку себе под нос. Но у меня нет ребенка. Больше нет.
Медленно опускаю ручку двери и толкаю ее вперед, чувствуя, как все мое тело сковывает напряжение. Я едва дышу.
Прямо передо мной сидит маленький мальчик. У него темные волосы, он в светлых голубых джинсах и зеленом джемперке крупной вязки. Мальчику лет пять или шесть, он примостился на стуле у стола для готовки в моей кухне и напевает себе под нос знакомую песенку. Рисует: голова склонена к бумажному листу формата А4, вокруг веер цветных карандашей. Темно-синяя куртка из водоотталкивающей ткани аккуратно висит на спинке стула.
Когда я вхожу, он поднимает голову, и я вижу широко раскрытые глаза цвета шоколада. С минуту мы с ним молча рассматриваем друг друга.
– Ты – моя мама? – спрашивает малыш.
Я прикусываю губу, чувствуя, как земля начинает уходить у меня из-под ног. Чтобы не упасть, берусь рукой за столешницу.
– Здравствуй, – говорю я, чувствуя, как грудь изнутри заливает горячая волна. – Здравствуй. А ты кто же?
– Ты же знаешь. Я Гарри, – отвечает неожиданный гость. – Тебе нравится моя картинка? – Он выставляет перед собой листок, показывая мне рисунок – маленький мальчик и женщина стоят рядом с поездом. – Я еще не закончил. Времени не хватило закрасить как следует, – поясняет он.
– Очень красиво, Гарри. Это ты рядом с поездом?
– Да. – Мальчик кивает. – Это я и ты. Я нарисовал это тебе, потому что ты моя мама.
Что это, я брежу? Или я наконец-то сошла с ума? Этот малыш, такой красивый, зовет меня своей мамой. А я даже не знаю, кто он. Никогда в жизни его не видела. Крепко зажмуриваюсь, открываю глаза и снова смотрю на него. Он здесь, никуда не исчез, только вид у него уже не такой уверенный. Полная надежды улыбка померкла, лобик нахмурился. Глазки блестят слишком ярко. Такое выражение лица мне знакомо – оно всегда бывает перед слезами.
– Так-так, Гарри, – говорю я с наигранной веселостью. – Ты, значит, любишь поезда.
Его улыбка возвращается.
– Особенно паровозы. Они самые лучшие, лучше дизелей. – Его мордашка складывается в гримасу отвращения, и он подмигивает.
– А сюда ты тоже на поезде приехал? В мой дом?
– Нет. На автобусе. Хотя лучше бы на поезде, автобус такой медленный… А еще меня в нем тошнило, чуть-чуть. – Мальчик кладет листок с рисунком на стол.
– А с кем ты приехал? – спрашиваю я.
– С ангелом.
Я решаю, что ослышалась.
– С кем?
– С ангелом. Она сказала, что ты – моя мама.
– Ангел сказала?
Ребенок кивает.
Оглядываюсь – до меня вдруг доходит, что Гарри может оказаться не единственным незнакомцем в моем доме.
– Она здесь? – спрашиваю шепотом. – С тобой здесь кто-нибудь есть?
– Нет, она ушла. Она сказала мне, чтобы я порисовал и что ты скоро придешь.
Я расслабляю плечи, радуясь, что никаких больше чужаков в моем доме нет. Однако ответ на вопрос о том, кто этот маленький мальчик, так пока и не найден.
– Как вы вошли? – спрашиваю я, и тут меня посещает другая тревожная мысль – не ждет ли меня где-нибудь в доме разбитое окно?
– Через парадную дверь, конечно, глупенькая, – с улыбкой говорит малыш и закатывает глаза.
Через парадную дверь? Неужели я оставила ее открытой, когда уходила? Но я уверена, что никогда в жизни не допустила бы такой оплошности. Да что здесь вообще происходит? Надо кому-то позвонить. Властям. В полицию. Кто-то наверняка ищет этого ребенка. И они наверняка сходят с ума от беспокойства.
