Глава первая
Всего лишь опекун
Американские туристы, основные ценители древнего и живописного в старой доброй Англии, неизменно замирают, затаив дыхание, словно при виде чуда, когда проходят через полуразрушенные ворота, ведущие на территорию, прилегающую к кафедральному собору в Райчестере. Нигде больше во всей Англии не царит такая преисполненная просветленного покоя атмосфера. Их глазам открывается вид на возвышающийся в центре обширного, покрытого травой пространства, которое носит название Клоуз, окруженный высокими вязами и гигантскими буками собор тринадцатого века. Его высокий шпиль пронзает небо, а вокруг него с вечными призывными криками кружат черные грачи. Под патиной времени камни кажутся будто покрытыми тонкой, как кружева, резьбой, а их цвет меняется от серого к пурпурному. Массивная солидность большого нефа и трансептов впечатляюще контрастирует с конусообразным шпилем, постепенно сужающимся и уходящим в такую высь над окнами хоров и угловыми башенками, что в самом конце он различим лишь как тонкая линия на фоне неба. И утром, и днем, и вечером здесь господствуют тишина и умиротворение; причем не только на территории самого храма, но и в причудливых старинных домах. Их стены фактически образуют ограду собора. Лишь немного менее древние, чем само массивное сооружение, на которое выходят увитые плющом окна, дома наводят наблюдателя на мысль, что если есть в мире место, где жизнь протекает плавно и размеренно, то находится оно именно здесь. За высокими фронтонами, за окнами со средниками на старинный манер, за красивыми и тоже очень старыми садами, раскинувшимися между каменными портиками и лежащими в тени вязов лужайками, можно вести ничем не омрачаемое и приятное существование. Даже улицы исторического центра города, по другую сторону от местами осыпавшихся ворот, кажутся порой чем-то далеким и чуждым.
В одном из самых старых домов, наполовину скрытом деревьями и кустами площади перед собором, ясным майским утром собрались за завтраком трое. Комната, где они расположились, соответствовала древности дома и всего его окружения – удлиненная, с низким потолком, с дубовыми панелями по стенам и дубовыми балками, на которых лежала кровля; старинная мебель, картины, книги – антикварную обстановку скрашивали лишь большие букеты цветов в фарфоровых вазах. Сквозь широкие окна, распахнутые настежь, открывался живописный вид на сад, а сквозь листву проглядывал камень западного крыла собора, мрачноватого сейчас в серой тени. Но сад и пропитанную цветочными ароматами комнату ярко освещали лучи солнца, сверкавшие в серебре и в посуде накрытого стола, озарявшие лица троих людей, которые сидели за ним.
Двое из них были молоды, а третий относился к тому типу мужчин, чей возраст с первого взгляда трудно определить – рослый, гладко выбритый, ясноглазый, с привлекательными чертами умного лица, в которых угадывалась принадлежность к благородной профессии. Его любой сразу же отнес бы к представителям ученого сословия. По временам свет падал так, что ему трудно было дать больше сорока лет, но яркое солнце выдавало тот факт, что в его темных волосах уже отчетливо проглядывала седина, особенно сгустившаяся на висках. Сильный человек, проникнутый духом интеллектуального превосходства над окружающими, этот безупречно державшийся и богато одетый мужчина полностью оправдывал свое положение – практикующего врача, вращавшегося среди элиты городского общества. Он излучал довольство собой и преуспевание. И когда он просматривал пачку писем, лежавших на подносе рядом с ним, или листал утреннюю газету, можно было понять, что у него не существовало никаких проблем, кроме повседневных забот наступившего дня, а они не грозили ему какими-либо осложнениями. Наблюдая за ним в привычной обстановке домашнего уюта, где столь многое свидетельствовало о привычке к комфорту, утонченности и даже роскоши, можно было бы прийти к выводу, что доктор Марк Рэнсфорд, несомненно, принадлежал к числу хозяев жизни, к сильным мира сего.
Вторым из троих за столом был подросток лет шестнадцати – хорошо сложенный, приятной наружности старшеклассник. Он деловито совмещал два занятия: поглощал яичницу с беконом и поджаренным ломтиком хлеба, но при этом уткнулся в учебник латыни, который развернул перед собой, воспользовавшись как подставкой старомодным серебряным графином. Его быстрый взгляд попеременно перемещался со страниц книги в сторону тарелки, и время от времени он произносил себе под нос фразы из учебника. Его компаньоны не обращали на подобную комбинацию процессов насыщения и обучения внимания. Они давно знали, что только за завтраком он мог компенсировать время, не отданное занятиям накануне вечером.
Не составляло труда заметить, что девушка лет девятнадцати или двадцати приходилась юноше сестрой. У обоих были густые русые волосы, которые у девушки имели чуть золотистый оттенок; серые глаза с проблеском голубизны; кожа лица отливала ровным румянцем; в каждом из них бросалась в глаза привлекательная внешность и отменное здоровье. При взгляде на брата с сестрой не возникало сомнений, что оба проводили много времени на свежем воздухе: юношу отличало хорошее физическое развитие и рельефная мускулатура, а в девушке едва уловимые приметы выдавали близкое знакомство с теннисной ракеткой и клюшкой для гольфа. Вряд ли сторонний наблюдатель мог бы ошибиться, посчитав, что молодые люди состоят в кровном родстве с мужчиной во главе стола – между ними не угадывалось ни малейшего сходства ни в чертах лица, ни в цвете волос, ни в манере поведения.
Пока юноша дочитывал последние латинские параграфы, доктор листал газету, а девушка погрузилась в чтение письма – судя по крупному и размашистому почерку, обширное послание от подруги. Она была полностью поглощена письмом, когда в одной из башен собора зазвонил колокол. Услышав его, она посмотрела на брата.
– А вот и «Мартин», Дик! – воскликнула сестра. – Тебе пора поторопиться.
Много лет назад один из достойных граждан Райчестера, Мартин, завещал изрядную сумму денег настоятелю собора и его капитулу при условии, что, пока стоит собор, колокол в одной из малых башен будет звонить три минуты ровно в девять часов утра. Никто не знал, чего хотел добиться Мартин, но с тех пор колокол неизменно напоминал молодым людям, собиравшимся на работу, и школьникам, что их время почти истекло. И Дик Бьюэри молча допил свой кофе, схватил книгу, нацепил кепку, лежавшую с другими книгами на соседнем стуле, и исчез через открытое окно. Доктор рассмеялся, отложил газету и протянул через стол свою чашку.
